ПЕРЕРОЖДЕНИЕ У  ИЗГОЛОВЬЯ
Давлатхан Кабыкова, Кыргызстан
фото Галы Петри
Я, как и многие бывшие граждане бывшего Советского Союза, приехала испытать свою удачу, в бывшую мою столицу, т.е. в нашу Москву. Мы, то есть мои ровесники - дети семидесятых, юноши восьмидесятых, дети великого Союза вправе называть Москву нашей, несмотря на то, что у нас другой родной язык и мы отличаемся цветом кожи. Может быть, словосочетание «великий СССР» сейчас кого-то раздражает, но только не наше поколение. В той стране мы были любимыми детьми Союза. Нас не касались ни репрессии, ни войны. А перестройка застала уже взрослыми. Я все это говорю потому, что хочу сказать, что когда я собралась сюда, в Москву, у меня были те же чувства, что и в молодости. Я ощущала, что еду не в чужую страну, не к чужому народу, а в мою Москву, и вспоминались слова песни: «Москва моя, ты самая любимая». А вот для Москвы любима ли я - это уже был другой вопрос, над которым я не задумывалась. Здесь, оказывается, нашего брата называют нелюбимым словом «черные» или «гастарбайтер», что в переводе означает – «гостевой работник».
Моя история банальна, как у всех простых смертных. Женщина средних лет, есть семья, т.е. муж и дети. Один из моих знакомых так охарактеризовал меня: ростом низкая, красотой средняя, интеллектом и душой - высокая. Насчет «высокая» - не знаю, но все остальное верно. А в Москву приехала, как и все «гостевые работники» - за материальными благами. Но, слава тебе Господи, приобрела не только материальное, но и духовное. Здесь я переродилась. Преобразилась. И хочу рассказать об этом.
...Больничная палата, ухаживаю за тяжело больным стариком (по профессии я врач, но здесь работаю сиделкой). У него состояние действительно тяжелое. Не говорит, не сидит, не кушает. Только тяжелое дыхание и тусклый блеск в глазах говорят, что он живой. Мои обязанности: своевременно давать ему лекарство, менять памперсы, умудряться кормить, а также делать ему массаж, чтобы, не дай Бог, не образовывались пролежни. Почему «умудриться»? Потому что он не хотел пить, а есть вообще не мог. Его сын платил мне деньги, и я изо всех сил старалась честно отрабатывать их.
Вначале я все это делала из-за денег. Но потом, ухаживая за дедом (про себя называла его «моим дедом»), каждое утро умывая его лицо, руки и ноги, покормив с ложечки и сделав массаж его уставшего от жизни больного тела, я незаметно даже для себя полюбила его как родного человека. Благодаря медикам ему стало чуть–чуть лучше .Он начал реагировать на мои слова, кушать, и взгляд его стал чуть более осмысленным.
Я радовалась этим изменениям. Но радость моя длилась недолго, потому что ему опять стало плохо.Его перевели в реанимацию. Меня временно отпустили, и его сын сказал, что вызовет меня, если ему станет лучше. В те дни я даже забыла о своей тоске по семье. Стала молиться за него, хотя умом понимала, человеку за 70, - но сердцем этого не могла принять. Когда его сын опять позвонил и спросил, могу ли я снова ухаживать за ним, я с радостью согласилась, хотя и знала, насколько это будет трудно. В этот раз его состояние было еще тяжелее. Может быть, я говорю не совсем правильно, но он дышал смертью. Тогда я испытала то чувство, о котором говорят: «мне стало не по себе». И дело не в том, чтобы я боялась, нет, у меня никогда не было страха перед смертью… Даже несмотря на то, что я несколько раз была у нее в когтях. Просто, тогда я, наверное, не могла ощутить ее. А сейчас, когда смерть играла с этим человеком, я живо – да-да, именно живо - ощущала ее. Дед мой перестал даже глотать. Ставили зонд в желудок через нос, чтобы кормить. Несмотря на все мои усилия. начали появляться пролежни. У нас, кыргызов, есть поговорка: «если больному тяжело, то ухаживающему за ним еще тяжелее». Мне было тяжело не столько физически, сколько морально. Ухаживая за ним днем и ночью, я начала думать, почему смерть играет с ним, издевается над жизнью? И каким-то образом до меня дошло. Это должно было случиться со мной!
Дело в том, что у меня тоже умерли родители. Они тоже болели, но я тогда по объективным и субъективным причинам не могла ухаживать за ними как следует. Хотя оба умерли на моих руках. Тогда по своей незрелости я многое не ощущала и не понимала, многое отрицала и проклинала. Хотя я ухаживала за чужим человеком, и ухаживала за деньги, но через его страдания я еще раз пережила уход своих родителей, как бы еще раз пропустила эти страдания через себя. Я плакала над его головой, прося прощения у своих родителей. Потом я начала просить Бога не мучить его. Просила прощения за него у Бога, у смерти. Может быть, думала я, он, хотя и взрослый, но был не зрелым и никогда не принимал смерть. Слишком любил жизнь и отрицал смерть. Может, поэтому смерть тоже не хочет принимать его, хотя жизнь его уже отпустила! Я перестала спать, потому что ожидала момента, когда смерть его заберет, и хотела быть с ним, проводить его из этой жизни в другую, как проводила когда-то своих родителей. Только в этот раз - осознавая всю полноту жизни. Не противопоставляя Жизнь и Смерть.
Был воскресный день. Дедушка стал дышать еще тяжелее, глаза стали выпученными, стеклянными. Я вызвала медсестру, а она пошла за дежурным врачом. Мне его стало очень жалко, не из-за того, что он умирает, а из-за того, что так тяжело умирает. Я стала одной рукой поглаживать его косматые, седые брови, длинные седые волосы, а другой держала его костлявую руку. И плача, мысленно говорила ему: «Дед мой незнакомый и родной! Я не знаю, кто ты такой и кем был, и за что тебе такие страдания. Но прошу тебя, отпусти Душу свою, не мучай ее и тело свое. Принимай уже другую истину под названием Смерть. Не знаю о жизни после смерти. Но ты прожил 75 лет, имеешь такую семью (у него была любимая жена и сын, хотя они в этот момент не были с ним, наверное, по объективным и субъективным причинам). Впрочем, как и я когда-то не была рядом… И это тоже не плохо и не всем дано». Я поцеловала его в лоб, а слезы мои капали ему на лицо. Пришел дежурный врач и медсестра. Решили перевести его опять в реанимацию. Мне не хотелось туда, но…. Они странно смотрели на мое заплаканное лицо. Я позвонила его сыну, а когда утром пошла в реанимацию спросить как он, сказали, что умер. Меня охватило сложное чувство. Какая-то тяжесть, но и какая-то легкость в душе, за дедушку…
Здесь хочется сказать словами великого писателя, которые бы могли быть эпиграфом в начале рассказа: «Жизнь, везде жизнь. Жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, и быть человеком между людьми и остаться им навсегда… вот в чем задача». (Ф. М. Достоевский. «Из письма к брату»).
Записано и обработано Александром Поповым, редактором газеты «Вести трудовой миграции»
|