 УЧИТЕЛЬНИЦА-ЖИЗНЬ,
или Белый голубь - символ войны
Элора Эльжаева, Россия, Чечня
фото Дианы Петриашвили, Грузия
Снег, дождь, ветер, слезы, слякоть, проклятья, молитва - все смешало в себе то декабрьское утро 1994 года. Начало зимы выдалось вопреки южному климату холодным и мерзлым. Снежинки безжизненно таяли в воздухе, не успев упасть на мокрое черное месиво земли. На улице стояла гробовая тишина, как будто сама природа замерла, притворившись мертвой, перед надвигающейся бедой. Лишь один голубь опустился на землю, вяло порхнув крыльями. Он был совершенно белого цвета, и только шейку в виде цепочки из бус окутывало коричневое оперение. Бледно-розовые лапки начали быстро стыть на холодной, мокрой земле. Съежившись, голубь пытался сделать глоток из темной лужи, образовавшейся во дворе. Это было единственное существо белого цвета в этом задушенном мраком мире. Одинокий символ мира и добра оглядывался, дрожа на холодной земле, а декабрьский ветер все сильнее завывал, поднимая перышки мерзнущего голубка. Прошло минуты три… Белый голубь продолжал сидеть у черной лужи, пока тишину не нарушил пронзительный свист, и голубь моментально взмыл ввысь.
А я с застывшим выражением лица стояла у окна маленького приземистого дома и продолжала наблюдать за адским вальсом разбушевавшейся зимы. Это был первый снег… преддверие Нового года – волшебной поры исполнения желаний детства. Я знала, что в первый снегопад, как и при падении полночной звезды, загадывают желание. Я не стала этого делать по одной простой причине, потому что знала - людям, которые готовятся встретить смерть, бесполезно мечтать. Именно со смертью ассоциировалось у меня слово «война», которое с ужасом в глазах и трясущимися губами произносили все вокруг. Мама в спешке собирала мой чемодан. Я заметила, что по дому были разбросаны только теплые вещи – шубка, шапки, сапожки, любимые варежки на веревочке.
- Мам, а весной что мы наденем? Почему только теплые вещи?
- Хоть бы дожить до весны, - ответила мама со страшной тревогой в голосе и молниеносной быстротой в действиях, которая медленно наводила на меня ужас.
Начало трясти коленки, потом руки, губы… лихорадка постепенно охватывала все тело…. это был первый страх смерти, который я испытала за всю свою короткую шестилетнюю жизнь. Где-то в соседней комнате не умолкал телевизор… я глянула на экран… Девочки в коротких оранжевых платьицах в такт веселой музыке подпрыгивали , держась за руки. Страх, боль, обида, ненависть, тревога - все это смешавшись в моем теле, превратилось в один большой холодный комок, который сначала подкатывал к горлу, образуя в глазах мутные лужицы слез, а потом начинал горькой жидкостью растекаться по всему организму, оставляя неприятный привкус во рту. Из этого состояния меня вывел грубый голос дедушки:
- Выходите, Болатхан приехал! Да что вы там возитесь! Войска уже в Грозный вводят, пошевеливайтесь быстрей, иначе останетесь здесь на верную гибель.
Я не испугалась этого голоса, я не испугалась сложного слова «войска»… я испугалась собственного сердца, бешеный стук которого заглушал для меня все остальные звуки вокруг.
- Но не бейся же ты так сильно, не бейся! Мне же страшно! – со всей силы прижимая ладошки к груди, я выбежала навстречу гостю.
- Ну что, туристы! Готовы начать горную экскурсию?
Совершенное безразличие в глазах и веселый гогот гостя чуточку успокоили мое сердечко, которое минуту назад готово было выпрыгнуть из груди и раньше нас убежать в эти горы.
Болатхан был племянник дедушки, мужчина пятидесяти лет, тучного телосложения, с обостренным чувством юмора и непотопляемым оптимизмом. Туристами он нас назвал не случайно, ведь мы только совсем недавно, в конце лета приехали на Родину. Спешили очень, как будто боялись опоздать на этот сатанинский бал…
Минут через пять мама вышла с соседней комнаты с большим чемоданом в руке и, поставив его на порог комнаты, начала нахлобучивать на меня шапку, а потом обматывать шею теплым шарфом.
- Ээээээ, мы в Шатой едем, а не в Заполярье! – подтрунивал Болатхан.
Мама, подобно зубной пасте из высохшего тюбика, выдавила из себя какую-то мучительную улыбку.
Ну все! Мы готовы! Элмирза! Выходи, - Болатхан окликнул дедушку.
- Пусть Аллах охраняет ваш путь! Езжайте… - дедушка смотрел вдаль… Мы поняли, что едем одни. Дедушка, заметив наше молчание, обернулся к нам.
- Вы что, меня ждете???? Я никуда не поеду. Я фронтовик! Я за Советскую власть кровь проливал! Страну от фашистов защищал. Они не тронут меня! Я Берлин брал! Орденов вон целая гора!
- Да нужны им твои ордена! – нервно возразила бабушка.
- Не смей! Голос дедушки задрожал. Из-под густых бровей сверкал леденящий взгляд серых глаз. Я уже ответил в казахстанских степях за свои грехи, которые имелись и не имелись, когда на чужой земле могилу отца искал! Вы что меня смертью хотите напугать??? Убьют! Вот здесь и закопают! Дедушка изо всей силы ткнул палкой в мокрую землю, и капли слякоти разлетелись вокруг. Холодные глаза смотрели вдаль… вся своя жестокая и до боли несправедливая жизнь пронеслась перед глазами старого фронтовика. Пугать его смертью действительно было бесполезно. Семнадцатилетний паренек, в 1941 году добровольно ушедший, точнее на год раньше сбежавший на фронт, вскоре стал смелым бойцом 581-го минометного полка 1-го Белорусского фронта. Защищал Польшу, Белоруссию, Украину. Преданно служил Родине, преданно. В 18 лет нашел в себе силы в одиночку из фашистского плена сбежать и к своей войсковой части прийти, языка за собой волоча. В кровавой схватке Сталинград отстоял. До сих пор потрепанная благодарность лежит, с портретом самого отца народов товарища Сталина. Ни разу голову перед немецкими пулями не склонил. Чувствовал дух победы, хоть и кровью собственной пропитанной, но и тем не менее… каким же сладким было это слово… поэтому даже попав в госпиталь в 1944 году с тяжелым ранением ноги не унывал, знал, что священную ведет борьбу… за родину, за отечество! Что там нога, да и жизни целой мало, лишь бы выстоять, лишь бы победить, лишь бы покончить с этой чумой под названием фашизм. Да и весной уже пахнет… Сердце, полное отваги, молодости, неуемной энергии радостно билось тогда в груди молодого солдата. Билось, пока в палату не вошел лечащий врач… Нечаянно его взгляд упал на документы солдата, лежавшие на шкафу рядом с койкой. Будучи сам абхазом по национальности, являясь выходцем с Кавказа, врач, видимо, пожалел солдата.
- Ты что, чеченец??? - рука доктора задрожала.
- Так точно! Чеченец! Солдат с улыбкой потянулся с койки.
- А ты… ты ничего не знаешь?
- А что я должен знать?
После короткой паузы, врач, наконец, вымолвил
- Чеченцев и ингушей в Казахстан и Среднюю Азию выслали.
Солдат в недоумении смотрел на доктора. Сделав попытку встать с койки, он с удивлением в голосе спросил
- Вы о чем, товарищ доктор? Как выслали? За что?
- За измену Родине!
Ржавым, отупевшим ножом прошлись по сердцу отважного советского солдата эти слова. Части его тела в один миг перестали подчиняться командам мозга. Согнувшись вдвое, он молча сидел в постели, сжимая изо всех сил тонкое больничное одеяло. А ржавый нож все продолжал истязать сердце, которое под натиском тупого лезвия перепутало свой ритм. Звериный взгляд солдата метался по всей палате…..
- Неправда, неправда, неправда!
Это была единственная фраза, которая слетала с иссохших губ фронтовика и сопровождалась нечеловеческим скрежетом зубов.
- Держись, земляк, держись! Вы, чеченцы народ крепкий, даст Бог, выживете!
Доктор похлопал солдата по худому, дрожавшему плечу и не спеша покинул палату. Мысли о дальнейшей жизни никак не приходили на ум, потому что она закончилась, как казалось на тот момент солдату. Но оказывается, нет… она продолжалась, так как деваться ей было некуда от установленного свыше срока. Счастливый май 45-го настал быстро. Победа Советского Союза над фашистской Германией облетела весь мир. Повзрослевшие солдаты, омытые слезами матерей и поцелуями своих невест, с усталыми улыбками на черных от пороха лицах, шагали домой с чувством исполненного долга. Элмирза, не получивший демобилизацию, был отправлен на службу в германский город Ваймер. Через два года фронтовик – чеченец, покоривший Берлин и отстоявший в жестоких уличных боях Сталинград, не имея ни дома, ни родины, побрел в Казахстан, чтобы в желтых степях Сары-Озека найти могилу отца, матери, сестер. Когда он в далекой Белоруссии целовал каждый кусок земли, отнятый у фашистов, мать Элмирзы хваталась за серебряный кинжал его деда, который хранился у них после его смерти.
- Оставь, сынок, оставь. Мужа отец… - коверкая русский язык, женщина вцепилась в оружие.
- Да ты что, сука старая? С ума, что ли, спятила??? Реликвии она еще семейные хранить собралась! Дикари несчастные! Все уже! Хватит! Завершилось ваше размахивание кинжалами! Пошла воооооооон!
Солдат выхватив у нее кинжал, изо всей силы толкнул женщину. Она упала на холодную землю, покрытую тонким слоем февральского снега. А кинжал полетел в бурлящий Шаро-Аргун, с треском ударяясь об острые камни……
…Отчизну, приобретенную всего лишь каких-то полгода назад после всех этих скитаний, Элмирзу никакая армада бы не заставила покинуть.
- Ну что вы встали? Езжайте уже… - Дедушка смотрел вдаль.
А мокрые снежинки все продолжали падать на землю, подгоняемые холодным, пронизывающим ветром. Синий самосвал все сильней набирал скорость. Молчание, воцарившееся в кабине больно давило на всю мою нервную систему.
- Ты чего такая бледная? Не бойся, все в руках Аллаха, - мама попыталась меня успокоить.
Я поняла, что какой-то необъяснимый процесс, происходивший у меня в организме, выходит постепенно наружу. А точнее, с каждой минутой страха, с меня капельками выходило детство. Оно осталось там, в столичном аэропорту имени Шейха Мансура, когда город Грозный впервые зажег для меня свои огни. Оно умирало тихо, и мучительно долго, а в итоге сгорело… погибло… а его прах рассыпался где-то там… над шатойскими горами.
Машина неслась вперед. Нервное напряжение Болатхана выражалось на его лице. Не отрывая взгляда от дороги, он одной рукой начал шарить в своем кармане.
- Чччччерт! Закончились! – раздраженно сказал Болатхан, бросив перед собой смятую коробку из-под сигарет.
Машина резко дернулась и остановилась.
- А где горы? – тихо промолвила я.
- Будут тебе горы, подожди, еще не то увидишь!
Болатхан выскочил из машины и забежал в первый придорожный киоск. Мужчина на ходу, распечатывая пачку, жадно прильнул к сигарете, как путник к чаше с водой в раскаленной пустыне. Дым медленно распространился по кабине, и начал уже окутывать все лицо. Болатхан продолжал курить… одна за другой гаснущие в его руках сигареты, отсчитывали время нашего пути. Как ни странно, мне стало теплее от этого дыма, и не потому, что от сигарет так приятно пахло, а от того, что за мучительно долго тянущееся время нашего отъезда, в кабину проникло хоть какое-то инородное тело, как доказательство того, что я жива и еще способна различать какие-либо запахи. Может, поэтому, мне и сейчас никогда не мешает запах сигаретного дыма…
Туман окутывал все пространство, и дорога начала катастрофически сужаться. Черные исполины безмолвно стояли около нее, покрытые снегом, камнями и сухими кустарниками. Благословленные небом, освещенные яркими звездами, чеченские горы на протяжении веков становились свидетелями многочисленных битв и героизма своих сынов. Не раз слышавшие победные кличи у своих подножий, они на этот раз видели надвигающуюся беду, и не имея силы помочь застыли в мраке, объятые мглой и серым туманом. Казалось, что небо вот-вот упадет на их вершины и разобьется, ударившись о скалы…
Несущийся в неизвестность наш синий самосвал взбирался все выше. Узенькая дорога, вьющейся ленточкой пролегавшая между двумя каменными глыбами, начала в конце расширяться. Страх заменило восхищение, удивление, чувство бесконечного интереса и счастья. Сердце билось уже не от ужаса неизвестности, а от новых эмоций, через край переполнявших его.
- Мама, мама, мамочка, смотри какие они высокиееееееее!!! – Я со всей силы сжимала руку мамы. Она впервые улыбнулась за все время нашей дороги и ответила
- Даааа… очень высокие! И не такие уж они седые, как описывают в книгах!
Нет! Не может с нами случится ничего плохого, когда рядом такие великаны! Кто посмеет нарушить наш покой, а более того лишить нас жизни? Не будет такой силы, нет, не будет! – твердило с каждой минутой мое сердце!
Горы вселили в меня такое доверие, что я напрочь забыла о войне, обо всех страхах, наполнявших несколько часов назад весь мой организм. Мое эмоциональное состояние нарушили причитания бабушки.
- О Аллах! Куда же мы едем? Кто нас звал в эту преисподнюю? Ребенку в школу скоро надо, а эта война неизвестно когда закончится, - начала свой разговор бабушка.
- Эээээ, тетушка, не беспокойся! Жизнь ее сама всему научит лучше любой школы – усмехнулся Болатхан.
- Действительно! Жизнь будет для нее неплохой первой учительницей, - подтвердила мама.
Хм… интересно! Учительница-жизнь! Без имени и отчества, без адреса, без определенного места пребывания! Какой же она будет… учительница-жизнь? Строгой или ласковой? Красивой, или не очень? А она, оказывается, уже находилась со мной рядом и проводила свой первый урок войны, который длился вечность. Который не могли прервать ни ночь, ни день, ни смех, ни плач, ни страх, ни ненависть. Звонком на перемену служили минометные обстрелы и свисты автоматных пуль. И я не знала буду ли я присутствовать на следующем уроке… зажмуривала на секунду глаза и тут же сердце подсказывало… иди, кто-то по воле Всевышнего отвел свой курок от твоей плетущейся в ночи за усталой матерью тени, кем-то выпущенный снаряд взорвался вдали от тебя, от кого-то сейчас не прощаясь уходит душа… а ты иди, тебе суждено жить… иди и быстрей – учительница-жизнь не любит опозданий. Учительница-жизнь спешила, она все быстрей листала свои заляпанные кровью страницы учебника… а я оставалась ее послушной ученицей, которой она запрещала смеяться и плакать, учила ненавидеть врагов и любить родину, не бояться смерти и верить во Всемогущего Творца. Верить и жить, во чтобы то ни стало. Учительница-жизнь, как и предугадала моя мама, оказалась неплохим педагогом… мой первый успех уже был достигнут – я научилась не плакать, сдерживать слезы, рассасывать комок образовавшийся в горле, но не плакать. Ощущение на себе холодного взгляда смерти не сможет понять тот, кто не испытал его. Казалось, что смерть, забрав душу у людей, которые находились рядом, как бы насмехается над тобой, мол, ты следующая, готовься…
- Ой, за что нам такое горе? За чтоооо? – Болатхана же убили… - причитала бабушка. Эта новость была эхом проклятья судьбы, прозвучавшего в шатойских горах, ночным выстрелом, с каждой минутой каменеющим сердцем… угрозой смерти и ее постоянным напоминанием о себе.
Синий самосвал, подбитый точечным авиаударом полетел в пропасть по обратной дороге домой… вот так уходили одна за другой жизни, уступая дорогу смертям. А природу ничем не удивишь и не вызовешь у нее жалость… так и Шатой понемногу привыкал к войне… поспевала мушмула… кое-где зимнее солнышко растопило снег… блестела дорожная слякоть. Лишь сумерки возвращали в реальность, черные сумерки, тишину которых нарушал вой голодного волка, смешавшийся с неприятным визгом шакалов и гулом штурмовых самолетов. Что может быть страшнее военных сумерек, когда белый, испачканный грязью ПАЗИК еле катится вниз по разбитой горной дороге, переполненный детьми и женщинами. Мы возвращались домой… после месячного пребывания в горах. Сумерки сгущались. В сером, заплаканном небе закружила железная бескрылая птица. Неприятный, сдавленный голос с рупора на чеченском и русском языках сыпал угрозы, упоминая потерявшихся в горах десантников. 47 десантников исчезли в Шатойских горах, а угрозы почему-то лились на нас… неужели они думали, что мы их везем в своем пазике? Хм… жестокий абсурд, а точнее издевательство над чужими страданиями, которое растянулось на года…
Сентябрь 1995 года выдался по-летнему теплым. Кавказская осень – это удивительно красивое явление природы. Зрелость юной весны так можно ее кратко охарактеризовать. Белый голубок теперь был чистым и его белизна, сверкающая на солнце, ослепляла глаза. Я вспомнила коричневое оперение и застывшие на декабрьском снегу розовые лапки. По мере моего приближения голубок перелетал на забор. И снова раздался пронзительный свист, после которого белый голубь опять взмыл в синее небо. Шел четырнадцатый день сентября. Мы с мамой зашли в обветшалое здание маленькой сельской школы. Нас было трое… три ученика жестокой учительницы под именем Жизнь. Мы вручили безымянные синие цветочки, выросшие на лугу, Анжеле Алиевне, которая взяла на себя миссию нас обучать. А завершилась так называемая торжественная линейка, выброшенным где-то вдали танковым снарядом, от которого у нас под ногами задрожала земля. Мама с улыбкой помахала мне рукой и ушла. Мы вслед за Анжелой Алиевной зашли в свой класс. И она начала проводить урок мира… смешно, не правда ли? На столе у Анжелы Алиевны лежали разные цветные картинки, среди которых мое внимание привлекла та, на которой был изображен белый голубок.
- Что это? – спросила я.
- Это? Белый голубь, птица, которая считается символом мира и добра, а сегодня у нас урок мира, - пояснила Анжела Алиевна.
- Неправда! Возразила я. Он символ войны.
- Почему ты так считаешь, - удивилась учительница.
- Потому что я видела его в первый день войны. Он сидел у лужи с коричневыми бусинками на шее, - был мой ответ.
Удивление на лице Анжелы Алиевны сменила улыбка. Она погладила меня по голове и тихо сказала
- Да никакой он не символ войны, да и мира тоже, наверное, - добавила она. Мой брат Эдильбек их разводит. Любит с ними возиться, - вздохнула Анжела Алиевна.
Теперь я поняла, почему белый голубок улетал после свиста. Шли недели. Осень постепенно вступала в свои права. Полились нудные дожди. Холодный ветер гнул к земле молодые деревья с еще зеленой, не успевшей опасть листвой. А Грозный горел… и никакие дожди не были в силах его потушить. Новости были неутешительными, вне зависимости какой источник их передавал – митингующие бунтари, или монотонные голоса дикторов.
«Слышишь песенку ручья? – Это родина твоя….» Я тихо повторяла заданное на дом стихотворение. На улице бушевал ливень. Я сильнее натягивала на уши розовую шапку, чтобы не слышать его шум. Дверь распахнулась, и в класс заскочила промокшая до нитки Анжела Алиевна.
- Я думала никто не придет сегодня, могла бы в такую погоду дома сидеть. Кто тебя привел? Мама? – улыбнулась она.
- Нет, бабушка. А уроки из-за дождя нельзя пропускать, - не согласилась я с учительницей.
Ну, давай начнем, вундеркинд мой маленький! – Анжела Алиевна села за стол, оправив намокшие под дождем волосы.
Встав у доски, я громко рассказала стихотворение. На лице учительницы появилась усталая, измученная улыбка. Я не успела вернуться за свою парту, как прогремел взрыв. Мы вздрогнули. Анжела Алиевна сильно сжала мою руку.
- Все хорошо, все хорошо – повторяла она. Не прошло и двух минут как мы вздрогнули снова, но теперь уже от женского крика.
Анжела, Анжела!!! Где же ты? Выходи быстрей… Эдильбек… Эдильбек… голос женщины заглох.
Надиля, Надиля, попроси у Аллаха сабр , на все Его воля, - пытались успокоить старушку, выбежавшие на крик соседки. Надиля смотрела на них голубыми раскосыми глазами, в которых застыл немой ужас. Когда-то эта татарская девушка Надиля поклялась быть вместе с чеченским парнем Али и разделить с ним все горести и радости. Но судьба повернула все так, что ей пришлось после его смерти разделить горе со всем его народом в целом. Война начала отнимать у нее одного за другим сыновей, а потом и внуков…
- Что? Что с Эдильбеком? Мама, ну не молчи же ты! Выбежавшая на улицу Анжела Алиевна трясла за плечи старуху.
Поняв, что брата уже нет на свете, девушка упала на мокрую землю и затряслась в рыданиях. Взрывы продолжали греметь. Я, заволновавшись, начала оглядываться по сторонам, и увидела бабушку, которая бежала ко мне, шлепая босыми ногами по грязным лужам.
- Пошли быстрей! – она схватила меня за руку и буквально поволокла за собой.
Анжела Алиевна! – это все что я успела крикнуть, оглянувшись назад. Опустив голову и высвободив свою руку из ладони бабушки, я тихо топала за ней, пытаясь поразмыслить последнее событие, невольным свидетелем которого стала. Дождь понемногу перестал… мы подошли к кучке людей, бурно обсуждавших несчастье. Оказывается, Эдильбек погиб от снаряда, разлетевшегося на осколки, один из которых попал ему в голову.
Вой холодного осеннего ветра подхватывал плач людей, доносившийся со дворов. Задушенное серыми тучами небо, обвисало над землей, и было непонятно, что сейчас на дворе – день, вечер, или утро. Черная грязь под ногами неприятно визжала после каждого шага. Издалека я заметила бледное пятнышко, которое неподвижно лежало на земле. Я быстро подбежала. Белые, окровавленные перышки прилипли к дорожной слякоти… а чуть поодаль валялась розовая лапка….
Убили тебя… а мы даже не успели с тобой познакомиться, - промелькнуло у меня в голове. По организму снова разлилась знакомая горькая жидкость. Каждая частица, каждая мельчайшая клеточка моего тела на тот момент проклинала все! Все, что было связано с войной, – эти танки, землю, по которой они ездили, самолеты, небо, по которому они летали, радиодинамики, телевизионные экраны… я проклинала все… и даже собственные сны… я широко открыла глаза, и постояла так несколько минут, чтобы слезы не катились по щекам. Впоследствии, в военное время я часто так делала. И лишь осенью 2010-го года, ровно через 15 лет в грозненском мемориальном комплексе «Аллея славы» я дала волю своим слезам, когда неподалеку от себя услышала знакомое воркованье. Я оглянулась… вся площадь была усыпана совершенно белыми голубями. Шел четырнадцатый день сентября… но уже другого - счастливого, когда плакать было не стыдно и не больно…
Чечня, Грозный, 2013 год
|