 В РАЗРЕЗЕ И ВЫПУКЛО
Самира Кузнецов, Грузия
фото Дианы Петриашвили, Грузия
В восьмом классе я не училась. По окончанию седьмого мне в голову пришла идея сдать экзамены экстерном и перейти сразу в девятый. Учителя посовещались и шанс мне решили дать, но с условием, что сдать необходимо абсолютно все предметы. Некоторые из них я осилила без труда, а для подготовки к определённым мне дали два месяца. И ни один из них не вызывал у меня такого священного ужаса, как черчение.
Мало того, что в восьмом классе этот предмет был новым. Мало того, что чертить я умела только рамку да ещё криво. Всё это пустяки. Самым страшным была учительница черчения по прозвищу Самовар.
Я была весьма наслышана о ней. Ещё до моего знакомства с ней рассказывали, как «сегодня она увидела, что Курбанов ест яблоко, и хотя в тот момент чертила на доске задание, не поворачивая головы, замогильным голосом сказала: «Или ты, Курбанов, сейчас выбросишь яблоко или ...». В эти моменты мой брат говорил так громко и страшно, что я едва не теряла сознание.
Впоследствии, Самовар, назвавшись Тамарой Дмитриевной, стала преподавать у нас рисование.
- Сидеть! - отрубала она. И класс замирал.
Однажды Анжелка Бахтадзе уронила лист бумаги на пол и пыталась достать его ногой. Фигура нависла над ней. Едва не умерев от ужаса, Анжелка писклявым голосом пробормотала что-то.
- Сидеть, - приказала Тамара Дмитриевна. - Сложить руки.
Подчинились все без исключения.
- И так сидеть до конца урока.
Она вышла, а мы и после звонка сидели, сложив руки.
Экзамен по черчению приближался. Я со слезами на глазах смотрела на обведённое чёрным фломастером число на календаре и клялась себе, что я всё смогу. Что значит «всё», я ещё не знала. Малодушно подкрадывалась мысль: «И зачем, девочка, ты это затеяла?»
Было лето. Одноклассники плескались в море, уезжали в деревню, играли во дворе. Солнце палило нещадно, а я два раза в день ходила заниматься математикой. Одного раза в день не хватало, не успели бы. Учительница математики была славная и очень добрая. Мы сидели во дворе её летнего дома, решали задачи, пили молоко, и я знала, что математику я сдам на пять. Но стоило мне вспомнить о черчении, как моя уверенность превращалась в пыль.
- Вы, Кузнецова, не собираетесь ко мне на консультацию зайти?- как-то остановила меня учительница черчения в пустом, прогретом солнцем коридоре.
- Я, это, да, как его, я, Вы знаете, Прокофий Людмилович, Тамара Дмитриевна, а когда?
- Пошли сейчас,- кивнула она мне на дверь.
Я шла, как на эшафот. Плелась за ней, уныло разглядывая её туфли с деревянной подошвой.
- Научиться тебе надо вот этому, этому, этому. На экзамене начертишь вот это, это и это. Понимаешь?
- Да, - ответила я, надеясь, что потом пойму.
- Вот тебе учебник, вот задания, начертишь, принесёшь мне домой, я посмотрю. Живу я, - и своим образцовым почерком она вывела адрес на листочке в клеточку.
Девочкой я была послушной, и дома взяла учебник по черчению. Легче было выучить китайский. Я немного подумала, побросала в сумку все задания и пошла к Борману. Борман был лучшим. Черчение и иже с ним было его коньком.
- Борман, то есть Вова, - заискивающе заканючила я, - помоги по черчению позаниматься. У меня экзамен.
Борман почесал живот под просторной рубашкой, посмотрел, прищурив глаз, на солнце.
- Мне ещё комету в разрезе для техникума чертить надо.
- Ну пожалуйста, помоги, завалю все экзамены. Борман, милый, то есть Вова, кроме тебя никто не поможет.
Борман был своеобразным, но добрым. Он сжалился надо мной и честно пытался мне что-то втолковать. Но отчаявшись, он взял все задания и начертил их в сделанной им же тетради, откуда надо было переставить скрепки. До этого я уничтожила две, так и не сумев это сделать.
Выполненные задания в сумке придавали мне уверенности, однако страх всё равно бился где-то под ложечкой и от него подташнивало. Я поднялась на третий этаж, поскребла дверь. Тамара Дмитриевна даже дома выглядела внушительно. Пока я разувалась, увидела, что на двери у неё висел ватман, где идеальным шрифтом было вычерчено: «КЛЮЧИ», «ВОДА», «ГАЗ», «УТЮГ».
Эти короткие напоминания, как приказы в армии, напугали меня ещё больше. Хотелось рвануть назад в успокаивающий подъезд.
Но я села за стол. Достала задания. Она рассматривала их, покачивая ногой. Я почему-то подумала, что она курит, очень в этой композиции не хватало сигареты. Пока она углубилась в листы формата А 4, я рассматривала её квартиру. Тамара Дмитриевна была определённо одинока. Но с фотографий на стене и из небольшого серванта на меня смотрел лопоухий мальчишка в бескозырке. Мне очень хотелось спросить, кто он, этот мальчик.
- Сын, - сказала она, не отрывая взгляда от тетради: умела она видеть таким образом.
Я побоялась спросить, где он, а она не пояснила.
Потом пришла кошка и потёрлась о её колено.
- Очень хочешь экзамен сдать? – спросила она
- Да.
- Пять не поставлю, но четыре можно.
- Спасибо, - закашлялась я.
- Погоди, я чай сделаю.
Мы пили чай, и она даже смеялась. Подарила мне кучу карандашей разной степени мягкости и твёрдости. Точилки. Линейки. Транспортиры. Набор для черчения с циркулем. Я понимала, что подарки эти очень особенные, оттого горячая благодарность расплывалась во мне пугающе сильно и навсегда. Она говорила и говорила, пила чай, наливала мне. И я чувствовала себя едва не самым счастливым человеком в жизни. Не из-за оценки, нет.
Уже когда я уходила, она сказала:
- Передай Поплавскому, или как вы там его называете, Борману, большой привет.
И подмигнула.
А я побежала вниз по лестнице, понимая, что познала главный урок черчения - видеть не плоско, а в разрезе и выпукло.
|
