 НАШ АДРЕС:
28 руина от 17 воронки
Лаура-Рамази Мусаева, Россия, Чечня
фото Галы Петри
Меня маленькую тревожило чувство,
что времени – нет: до полуночи – вечер,
а с полуночи – утро, а где же ночь?
А сейчас до полудня – детство,
а с полудня – старость. Где же жизнь?
(Ариадна Эфрон. Из письма Б.Пастернаку. 26 августа, 1948)
Это история не о Чечне, а о том, как некоторые фрагменты душевных переживаний могут рассказать об истории нашего времени, совпавшей с 90-ми годами. Историки называют это время – ЭПОХОЙ! Эпоха, которая дала МНОГО и ещё БОЛЬШЕ отняла. Дала не всем, но отняла у всех. В этой десятилетке не было «сюжета», а лишь беспокойные «сводки новостей».
Написать эту статью меня побудила одна Бог весть как сохранившаяся, черно-белая фотография. Сюжет фото описывать было бы смешно, поскольку он очень тривиален для читателей. Обычная студенческая фотография, снятая уличным фотографом. Но будьте осторожны с черно-белыми фотоизображениями, они имеют шайтан-свойства. На них, как в морозильнике, сохраняются даже запахи того времени…
Она напомнила мне запах тополей и роз, которые росли в Грозном. И просто красивых людей. Людей, которые создавали уют во всем городе, людей, которые были украшением Республики и времени.
Была у меня подруга намного старше меня. Она была кандидатом филологических наук, а я студенткой. Возраст не имел значения. Мы с ней были «на одной волне». На волне жизни.
Все помнят, как распался СССР и возникла Россия. Воля, свобода, бандитизм. Бандитизм во всем, везде и у всех. Но почему-то «большие дяди» решили, что он только в Чечне и только у чеченцев. Я помню референдум и перепись населения, проведенные в 90-м году. «Согласна ли ЧИР (Чечено-Ингушская Республика) быть в составе России?» - «спрашивали» у нас. И мы ответили – ДА, СОГЛАСНЫ! (Да и куда нам, на фиг, деваться). Ну и посчитали, конечно же, - вышла круглая цифра – миллион. Те же «дяди» решили, что слишком размножились и надо бы, мягко говоря, поуменьшить. Что и сделали. И это несмотря на то, что ЧИАССР до последнего оставалась лояльной - и самым спокойным местом на всем Кавказе.
Помню, как Армия ушла из Чечни, оставив безнадзорно арсенал боевого оружия на радость и утеху маргиналам. Оставив надписи на стенах казарм: «Вернемся через три года». Не обманули, вернулись.
1991 год – год развала ЧИАССР и год становления Ичкерии. Сколько названий появилось на политической карте мира: Чечня, Грозный, Волчьи ворота, Аргунское ущелье… А какие лингвистические трюки были в адрес нохчи!!! И вся эта буча совпала с нашим студенчеством и юностью.
Мою подругу звали Сари. Здесь, дома, она была подающим надежды филологом, обожающим чеченский эпос, этнос, культуру и быт. Она учила меня разгадывать горы, созданные в чьих-то образах, и читать окаменевшие в них легенды. Она заражала меня жизнью и мечтой. Это было очень тяжелое время во всем и для всех. Когда меня охватывал приступ отвращения ко всему происходящему, она «обнимала» меня вместе с моими проблемами. Сари была из той категории людей, без которых город «теряет свой адрес».
После занятий в Университете она мне покупала мороженое, и мы долго гуляли по городу. Я была не городская, а провинциалка-горянка, приехавшая учиться из горного Шатоя. Она, как гид, рассказывала мне о старых квартирных домах: барский дом, французский дом, аракеловский магазин, армянский магазин, площадь «Минутка», музыкальное училище, располагавшееся в бывшей синагоге, католический костел, также приспособленный под кинотеатр, церковь в центре города (всегда действовала), и до основания снесенные советами мечети… Она мне рассказывала и о прекрасных людях - грозненцах. Очень подробно, не упуская даже мельчайших деталей. Она всегда говорила, что всё состоит из мелочей.
Эти наши лирические гулянья продолжались до осени 1994 года.
…Началась война…
Без предупреждения и подготовки, как атмосферные осадки.
Так естественно, словно это был дождь или снег.
Даже в газете «Комсомольская правда» по поводу этой «естественности» печатались анекдоты «Завтра в Грозном будет град, местами алазань». Товарищ Грачев обещал за два часа наказать нохчи, а завяз на целых два года. Никто не подозревал, что ВСЁ будет так долго, кроваво и НАВСЕГДА скорбно и печально.
В 1996 году прекратились массированные обстрелы, и все стали потихоньку возвращаться домой.
Домой?!
Не было больше домов… – были руины, грязь, пыль, трупный запах… Ветер, попадавший в щели пробоин руин, свистел, как свирель шайтана, и поднимал мусор высоко в небо. Долгое время вместо облаков грозненцы видели в небе пакеты, картонные ящики, фотографии, письма и документы, потерявшие своих хозяев.
Но люди возвращались.
Возвращались к своим руинам и разбитым жизням.
Возвращались в свои города и села. Всё было неузнаваемо…
Они не желали осознавать послевоенные реалии, они протестовали против них и обустраивали свои руины, что бы хоть как-то можно было жить. И стал город похож на уличного хулигана: весь расхристанный и своенравный. Его архитектура, некогда восхищавшая своей историей и композицией, походила на декорации театра абсурда. «Благоустроенные» руины и людей, живших в них, не смогла бы выразить на своих холстах даже фантазия сюрреалистов... Были разбиты уличные фонари, и люди спешили домой, пока не стемнело, и до утра уж не выходили. Городской рынок своей широтой и целой армией торговцев, в большинстве своем с высшим образованием, мог затмить любой восточный базар. Еще бы! Ведь это была аорта городского истеблишмента.
Если в мире всё бессмысленно, - сказала Алиса, - что мешает выдумать какой-нибудь смысл?
Льюис Кэрролл. Алиса в стране чудес.
Электричество было с перебоями, впрочем, как и сама жизнь. Для меня было «большим театром», когда Сари приглашала меня к себе на ужин и читала стихи и фрагменты Илли из чеченского эпоса. Она умела читать, выдерживая мхатовские паузы. Она не давала мне «упасть». Она уносила меня куда-то далеко, наверное, в сегодняшний день… Мы ЖИЛИ! Мы просто жили. В мечтах и в слезах, но назло клеенкам, натянутым на окна, протекающим крышам и продуваемым стенам, которые были в пробоинах и неразорвавшихся снарядах. Вот так вот и прожили целых три года.
Осень. 1999 год. Три девятки – высшая проба на выживаемость.
И снова бежать-бежать-бежать… куда глаза глядят.
И снова бросать Грозный, обжитые руины и мечты, обитые клеенкой.
И снова разрыв связи с близкими, родными, друзьями.
И снова скитания по чужим городам, домам, дворам… – к всемирно известному слову «чеченцы», помимо других эпитетов добавились слова – «беженцы» и «переселенцы».
Чеченцы-беженцы бежали всё дальше и дальше. Бежали не только от войны, но теперь уже от всего чеченского и русского. Бежали от насилия; грязи; унижения; от мокрых, холодных, продуваемых палаток; от соевой гуманитарки и блокпостов. Бежали, спасая своих детей от социальной и общеобразовательной нищеты. Моя Сари, мечтавшая больше всех о красивом Грозном, тоже уехала. У нас с ней не получилось попрощаться – она уехала в Нальчик, а я – в Тбилиси.
Когда закончились артиллерийские залпы и массированные бомбардировки, чеченцы вернулась в Грозный. Но мне казалось, что вернулась я одна. С каждым разом моих друзей становилось всё меньше и меньше… От прежних ухоженных руин не осталось и следа. Были одни груды… Но и в этих грудах люди старались жить. Постепенно всё налаживалось. Груды развалин и мусора бесстыже соседствовали со строящимися зданиями, претендуя на гармонию. Бурьян, оккупировавший остатки города, так же претендовал на звание флоры. Нередко можно было увидеть и ящерицу, перебегающую людную дорогу, в поисках убежища в том же бурьяне. Всё и все на что-то претендовали, кроме самих грозненцев, продолжающих жить, несмотря ни на что.
Я каждый день ждала Сари, всё время, всегда. Она не искала меня, а я ждала её. Я ждала её как чудо, которое ждут дети в Новый год! Мне казалось, нет, я была уверена – она приедет и, как компьютер, перезагрузит меня – и всё будет хорошо.
Лишь год назад мы с ней совершенно случайно встретились на улице… Ничего не перевернулось, я не кричала от радости и даже не побежала к ней. Мы не спеша подошли друг к другу, по-чеченски обнялись, она меня – как ТОГДА – поцеловала и, скрывая слезы, задала всего лишь один вопрос:
– Рамазик, почему у тебя мешки под глазами?
Я не ответила… Какое-то время обнявшись молча постояли, она сказала, что завтра уезжает, и посмотрела на меня как гражданка Норвегии, а я на неё - как на беженку…
Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться». (Ф. Раневская)
И еще:
- …Мы жили по всему миру, но это не заменяет человеку Родины.
- Иногда. Человек носит Родину внутри, а не снаружи.
(из фильма «Заклинатель»)
|