 ДАЧНИКИ
Анна Яковлева, Россия
фото Галы Петри
Ах, лето красное… Любила б я тебя. Когда б не времена и нравы. Я волком бы выгрызла то и другое…
Русское слово «дача» вошло в другие языки простой транслитерацией. Так и пишут – «dacha». Для обозначения европейского загородного или деревенского дома у них есть слова. А наша «дача» – это совсем другой образ жизни и мироощущения.
Что было дачей моего детства? Ситцевый сарафанчик, июльский зной, бабушкин ежедневный «урок» – собрать корзинку смородины или малины, качели с гамаком, томное безделье, велосипедные гонки, волейбол, лес, озеро, первый флирт с большим мальчиком из пионерлагеря напротив. Он говорил: «У тебя такие глаза…» и вышивал моё имя на коже своей руки, что повергало меня в неподдельный ужас, и приходили посмотреть на меня девочки из Валькиного старшего отряда, потому что Валька во всеуслышанье грозился покончить с собой из-за небрежения его страстью, и все это знали, и девочки, глядя на меня, понимающе качали головами: «Да, глаза есть…» А потом пришли новые времена. Знал бы Валька, что станет с его лагерем…
Этот подмосковный посёлок вырос после войны, когда офицерам Генштаба давали тут огромные участки. Потом они дробились, делились между наследниками. Первый звонок прозвучал довольно громко в конце 1980-х: перестал действовать поселковый водопровод. Дважды собирали деньги на его ремонт, и оба раза деньги пропадали вместе с очередным поселковым начальством, а народ всё ходил по воду к единственному колодцу. Когда поселковое начальство исчезло как класс, а общественный колодец, всегда прежде открытый, завесили замками, что всё равно не спасло его от откуда-то набежавшей шпаны, швырявшей туда для забавы что в голову буйную взбредёт, все стали рыть колодцы у себя на участках – дорогие, исключительно индивидуального пользования, как попало и где придётся. Но землю – в отличие от людей – не обманешь. Когда нарушается подземная природная гидросистема, тогда не жди чистой водички. Но это летом. А зимой дачи стали разорять, не столько грабя – всё, что можно, дачники уже увозили с собой по окончании сезона в Москву, - сколько пакостя, разбивая стёкла, выламывая замки. Как-то по весне позвонил сосед: Анна, кто у тебя там живёт? Я рванула с переговоров туда, бросив опешивших иностранцев, и, когда отпирала калитку, через забор врассыпную бросились на улицу бомжи, облюбовавшие, как оказалось, мой флигелёчек. Электричество включить они не сумели и от злости разломали выключатели. Зато на полу, расстелив лист железа, разводили костёр; около него так и осталось стоять ведро с очищенной картошкой. Я до сих пор не понимаю, как дом вообще не сгорел. Но это были ещё милые цветочки. Ягодки ждали нас впереди, когда территорию опустевшего пионерлагеря купили новые русские. И пошла ну совсем другая жизнь.
Первым делом они возвели шестиметровый сплошной забор. По периметру – охрана, день и ночь глазеющая на нас, старых русских, со своих вышек. Старым русским показалась не слишком уютной жизнь под всевидящем оком новоявленного Большого Брата, а что сделаешь? Они – на своей территории, куда хотят, туда и смотрят. Впрочем, старые дачи благодаря именно этому обстоятельству грабить стало не очень удобно, хотя вовсе такая возможность не исключалась. И мы даже рады были уже, что всю ночь на наши участки светили оттуда мощные прожектора, и даже просили, заискивая, охранников: ты уж глянь лишний раз в мою сторону, будь так добр, а, Колян?.. В охране вообще мужики неплохие, с ними можно договориться, чтоб присматривали за домом зимой и приглядывались к подозрительным незнакомцам. Они блюдут, конечно, интересы хозяев, да и на нас посматривают свысока: живёт каждый в двухэтажном каменном домике, а мы же нередко – в одноэтажных развалюшках, шелупонь, профессора-доценты всякие, потомки офицеров-победителей. Так или иначе, сошлись. Но радовались мы рано.
Им понадобились дороги. И они их сделали, асфальтовые, «убив», как говорили в России прежде, уже имевшиеся, грунтовые, уплотнив под асфальт и по обочинам их донельзя и вырубив деревья, соорудив себе роскошный, выложенный плитами кювет и закопав наш. А поскольку новый русский сосед с другой стороны завёл себе бассейн, воду из которого спускал прямо под наши участки, у нас заколосились папоротники, зацвели мхи и явились на свет грибницы, которых отродясь тут не было, в домах воцарился стойкий петербургский климат, а вода в колодцах окончательно позеленела от горя и совсем перестала быть питьевой.
Парковки они устроили в нескольких метрах от наших домов. Тихий переулочек, по которому раньше проезжали хорошо если раз пять в год, превратился в подобие Садового кольца и по количеству машин, и по качеству воздуха, ставшего теперь совсем родным, московским. Идёт-гудёт весёлый шум в любое время суток. Особенно радостно, когда часа в четыре утра в трёх метрах от твоего спального места паркуется кавалькада, оживлённо хлопают дверцы, на встречу дня встаёшь, кудрявая, и хохочут в лицо тебе бойкие девки с розовеющими в предрассветной дымке голыми пупками и ляжками. И бредёшь за питьевой водой, а разбуженный тоже сосед – за водкой, опять же с горя, в ларёк, и солнце встаёт, и смотрит на тебя сонно продавщица: ей тоже весело так и приятно, и улыбается она ранним таким покупателям – всё доход лишний, а ей процент капает. И занимается заря над озером, давно превратившимся в чьё-то частное владение, забором – а как же! – огороженное, и показывается солнце по-над лесом, куда мы забыли дорогу, потому что стал он настоящей помойкой. Нет, у нас есть – километра за полтора – контейнеры для мусора, которые даже вывозятся иногда. Однако в ту сторону путешествуют немногие, потому что, кроме перетаскивания мешков, за эти удобства надо ещё платить рублей по восемьсот в месяц.
Но самое интересное происходило с электричеством. Ну, тем самым, которое не обнаружили когда-то мои бомжи. Оно отрубалось по всему посёлку, когда новым хозяевам жизни оно надобилось – в особо крупных размерах. У нас текли холодильники, портились продукты, и невозможно было даже согреть чаю – тоску залить. Но им же надо, они – строятся! Какие ещё вопросы? Вопросы отпадали сами собой. Потом они завели себе автономную электростанцию, и это было хорошо, потому что общественное электричество стало отключаться при дожде или вообще когда захочет. Требования к службам электрообеспечения силы не возымели, как не имеют до сих пор, хотя и подкреплённые солидным авансом. Когда упадёт столб – он стоит под углом в 45 градусов – кто будет отвечать? – горячится сосед. Я, я, поглаживает себя по животу электроначальник таким движением, что понимаешь ясно: ни за что и никогда он не ответит. Хоть убейся. Так что если бы не новые русские, весь посёлок бы регулярно погружался в сплошную тьму, а так, от их «кремля», всё-таки хоть далёкий свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Новая дорога также развила в нас творческое, дизайнерское начало. Грузовики стали регулярно въезжать в угловой забор соседа. Он регулярно его чинит. Регулярность вообще – мать порядка, она утешает. Правда, иногда он пытается ещё отгородить свой забор от проезжей части – бетонирует трубы стоймя, возводит живописные горки из камешков. Но что КАМАЗу эта производственная эстетика? Проехал раз – и нет труб и камешков, какие дела. Теперь мы ищем, где бы приобрести противотанковые «ежи». Но это, согласитесь, экзотика.
Не могу сказать, что мы сдались сразу. Нет, мы пытались договариваться. Мы сажали по обочинам переулка деревца – саженцы немедленно утрамбовывались автомобилями. Мы рисовали на въезде знак «тупик»; чёрта-с-два кто поверил. Мы купили шлагбаум – его сбивали столько раз, что в конце концов он превратился в ни на что не годный прутик. Соседка выскакивала на дорогу, грудью преграждая её перед авто, - ей переехали ногу.
Кроме старых русских и новых русских, в посёлке проживает ещё община вовсе нерусских. Эти парии – таджики. Были в недавние годы и бригады украинцев и белорусов, но сейчас они, видимо, как-то иначе разделили сферы влияния в Подмосковье, так что на всех работах у нас в посёлке одни таджики.
У гастарбайтеров, много порассказавших моим любопытным ушам, своя иерархия. Есть «хозяин» – глава общины, тоже наёмный работник, но его хозяин – обычно богатый человек в Таджикистане. Община разбита на бригады, бригадиры, как правило, - молодые пассионарные ребята, сносно говорящие по-русски, с ними мы, дачники, и ведём дела; рядовые члены бригады порой по-русски не говорят вообще. Работают от зари до зари, строят плохо, зато недорого и всегда под рукой. За ними нужен глаз да глаз, чуть отвернёшься – чего-нибудь стащат. Один такой мальчишка, увидев меня впервые, вдруг превратился в соляной столп. Как выяснилось, я ну очень похожа на его жену в Новосибирске, которую он бросил с маленьким сыном, - так похожа, что он в первую минуту просто решил, что я – это она, только косу обрезала (но я вообще подозреваю, что все мы для них на одно лицо, - как и они для нас). Так этот паренёк, желая обольстить, через час спёр откуда-то и принёс мне – «в подарок, в подарок!», и райская улыбка, и ритуальные танцы бедного рая, - два листа гремящего кровельного железа. «Тебе годков-то сколько, Рамазан?» – поинтересовалась я, потрясённая невольной пародийностью сцены. Он и ответил примерно как Гюльчатай на тот же вопрос товарища Сухова – загибая пальцы. «Ты вот что, сынок, - я готова была ко многому, но к такому повороту сюжета – нет. - Ты, сынок, обратно железо отнеси. Мои мальчики постарше тебя будут…» – «А разве Рамазан не может быть твоим мальчиком? – и смуглое лицо опять расцвело блаженной улыбкой. – Главное – не сколько лет. А любовь». Не найдясь что возразить, перевожу разговор: «Жене письма пишешь? Деньги шлёшь?» – «Зачем? Она сама работает, она же русская». – «А сынок?» – «Вырастит. На меня похож…» После чего и был отправлен восвояси. Уйти-то он ушёл, хотя ещё пару раз наведывался – а вдруг?.. – но листы бросил, так они до сих пор у меня и лежат, я не знаю, кому их вернуть. Не вешать же объявление: «Господа, у кого пропали 2 (два) листа кровельного железа, обращаться по адресу…»
Другой рабочий долго пытал меня, «как снять жену в России». Я пробовала объяснить ему, что «снимают» – проституток, а жена – это когда женятся. Не понимает. Говорит: нет, мне на год-два, жену надо снять. Ты журналистка? Ну напиши в газете объявление: сниму жену на год. «А сам?» – любопытствую я. – «Писать не умею». – «Как???» – «Да с шести лет вот работаю…»
Бригадиром у них – поразительной красоты парень двадцати трёх лет. Бывают у таджиков такие лица с идеальными восточного изящества чертами; вот только у Джека будто срезанная нижняя челюсть всё портит. Его все знают по имени Джек. Настоящее имя, конечно, другое. Все они часто называют себя для дачников Аликами, а этот – Джек. Ну, немножко по-другому, но назовём его так: не нужны ему лишние неприятности. Бригадиры обычно имеют законную временную регистрацию, рабочие – нет; а вы попробуйте её получить, а я на вас посмотрю… Ментовскую машину, которая регулярно объезжает посёлок, они знают по звуку мотора. Когда они впервые, работая у меня в саду, бросились вдруг вглубь участка, падая ничком в высокую, некошеную траву, я растерялась; оказывается, в переулок въезжали менты. Как увидят – штраф с каждого; сколько раз в день увидят – столько раз и оштрафуют. Бригадир отвечает за минимизацию количества таких встреч и ездит выручать если что. С ментами у Джека соглашение: в месяц за каждого члена бригады плачу столько-то, а вы сверх того уже взяли втрое… Джек может выручить и какого-нибудь казаха, как в прошлом году, когда к тому в электричке пристали скинхеды, и оба, Джек и казах, загремели в отделение, а скинов не тронули. Такие кошки-мышки, в которых таджики всегда проигрывают деньги, но выигрывают возможность работать. Потому что на родине – полная нищета и отчаяние, голодные семьи, работы нет. Впрочем, Джек считает, что разделение на богатых и бедных – нормальное явление, только очень хочет стать богатым.
В Подмосковье таджики живут то арендуя бедные дачки, то в каких-нибудь железных гаражах, раскаляющихся на жаре до невозможности дышать. У Джека на руке обручальное кольцо. «Большая семья? Жена, и детки есть?» – спросила я. Он рассмеялся белозубо: «Нет, хитрость». Уже несколько лет Джек живёт здесь у русской девушки, барской прислуги новых русских. Она настаивала на законном браке. Поехал домой, говорит Джек, спросил старшего брата – отец с матерью умерли… - От чего? - От живота. – Холера? – Да Аллах его знает… А брат сказал – нет, женишься только на таджичке. Вот купил кольцо себе, вернулся – говорю ей: всё, меня женили, с тобой в брак вступить не могу. Ну она и так со мной живёт, улыбается он ещё шире. «Но и вправду – зачем мне русская жена? – и взглядывает на меня лукаво. – «Ну как же, - говорю, - европейцы, например, ценят русских жён, они смирные, работящие». – «Да? – изумляется Джек. – Русские женщины – они ленивые и развратные. Вот у нас женщины и на базар без мужчины выйти не могут, а у вас – вон, сама за рулём, бесстыдница, куда хочет, туда едет…»
Новые русские живут, полагаю, неплохо – но за забором не видно. Во всяком случае, могут позволить себе, наняв таджиков, не заплатить им за работу – и ничего не сделаешь, у богатых охрана, к ним не подойдёшь, в случае чего – менты на их стороне. Таджики живут здесь в тройном рабстве: они рабы своих рабовладельцев, наших ментов и новых русских. А мы, старые русские дачники, поживаем тут так себе. По сравнению с таджиками так просто замечательно. Отдыхаем мы хорошо. Устаём только очень.
Анна Яковлева - философ, культуролог, редактор, журналист, кандидат философских наук, из Москвы
|