 КАК МЫ ХОДИЛИ ЗА ХЛЕБОМ
в гражданскую войну
Алексей Авганов, Россия/Таджикистан
фото Вики Ивлевой, Россия
Недавно увидел телевизионную передачу «Слово за слово», в которой на полном серьезе обсуждался вопрос: был ли в Таджикистане геноцид русских?! У меня, сына русской женщины, очевидца и участника событий 90-х, нет слов! Но я все же скажу. В истории, изложенной ниже, нет ни слова художественного вымысла, а тем более лжи! Клянусь своей седой бородой и мужской русско-таджикской честью. Если я вру, пусть меня постигнет презрение великих народов – русского и таджикского.
На моей многострадальной Родине, начиная с 1992 года шла гражданская война, жить было очень тяжело. Наш большой брат Россия была в огне перемен, все экономические связи развалились, царил беспредел, который всегда сопровождал все революции и гражданские войны.
Я в то время жил в Душанбе, в центре города, в тихом переулке, на задворках Министерства финансов, в двухэтажном доме с фанерными потолками. Наш переулок был настоящий тихий центр. Этому способствовало то, что переулок был глухим, без прямого проезда. Был боковой проезд, который вёл к Сельхозтехнике и городской прокуратуре, транспорта было мало, домов в проезде всего пять, максимум четырехэтажных.
В то время, которое я хочу описать, стоял холодный, бесснежный январь. В город под командованием Сафарали Кенжаева (ягнобца, бывшего прокурора по железнодорожному транспорту, будущего спикера парламента Республики, убитого впоследствии террористом), и Рустама Абдурахима (полевого командира, позже убитого и сожженного оппозицией в топке), вошла группировка, задачей которой было: отстоять Республику от засилья исламистов. Прорвавшись в город, они заняли Дом Радио и оборонялись, ожидая подхода будущего председателя Народного фронта, отца нашей демократии, Сангака Сафарова, земля ему пухом!
Оппозиционеры установили по центру средней аллеи улицы Ленина крупнокалиберный пулемёт и постоянно простреливали всю улицу от Верховного Совета до кинотеатра «Ватан». Я жил примерно посередине этого участка. Хлеба не было несколько дней, моя мама была в Рязани, дочь с женой тоже, отец жил на Профсоюзах, в нескольких остановках троллейбуса от моего дома. Транспорт не ходил, бензина не было. Второй хлебозавод находился недалеко от моего дома, примерно в километре.
Я решился, надел халат, подаренный мне на одном из туев, трёхцветный, красно-бело-зеленый, чабанский… Борода у меня была наполовину седая. Выйдя в переулок, увидел соседок, их было пятеро или шестеро. Кроме семьи Сангиновых и Гени Литвиновской, в моём переулке в то время жили исключительно русские люди.
Увидев меня в халате, тётки запричитали: Алексей на войну что ли забирают? Я ответил, что хочу за хлебом сходить, на завод. Они всполошились. Я пошел по направлению к улице Ленина. Сзади услышал крик "Леша, постой!” Меня догнала одна из соседок «Возьми нас с собой»! Я согласился, мы стали ждать остальных. Через несколько минут они подошли, все повязали платки, взяли сумки. Я шел в резиновых галошах на шерстяной носок. До улицы Ленина было метров 60. Мы прошли помойку, контору "Сельхозтехники ", приемную прокурора города и вышли к улице Ленина.
Пулемет не смолкал, изредка в магазине попадались трассирующие пули и тогда перед нашими глазами проносились огненные шмели, которые были отчетливо видны даже днём, а было часов 11 утра. Пулемет бил беспрерывно. Я не военный, хотя и сын военного, но понял: стреляли не прицельно, а, так сказать, для острастки. Судя по трассирующим пулям, высота их полёта от земли была на уровне груди взрослого, среднесортного человека, где то 120-130 сантиметров от земли, и не менялась. Пауз у пулемёта почти не было. Нагнувшись, я продвинулся к дороге. В бетонном лотке обочины на спине лежал молодой парень, на груди его паспорт, на открытой странице было указанно… узбек, место рождения: Регар.
Вернулся к тёткам, они сидели около большого чинара под стеной Министерства сельского хозяйства, лица не испуганные, но потемневшие. На немой вопрос, что и как, я промолчал. Пулемёт затих, и мы, пригнувшись, пошли к дороге. Улица Ленина состоит из двух тротуаров, двух полос движения, разделенных еще одним тротуаром и зеленой зоной по обеим сторонам от него, именуемым в простонародье "средняя аллейка”. Общая ширина улицы с проезжей частью метров 30-40. На противоположной стороне улицы - центральный гастроном. Пригибаясь, мы перебежали улицу. Пулемёт заработал за нашими спинами, тётки перекрестились! Перед нами возвышался оперный театр. Пройдя вдоль гастронома, мимо ресторана "Памир”, у входа в гостиницу увидели человека в защитной форме. Он стоял за колонной, украшающей вход в гостиницу «Дом колхозника», на одном колене, в левой руке автомат, который прикладом опирался на мраморный пол. Повязка на голове бойца была белого цвета, парень внимательно смотрел в сторону крыши института "Гипрострой”, находящегося наискось через дорогу. Услышав шаги, он обернулся к нам, не выказав никакого удивления. По внешнему виду, акценту, я понял – памирец… Прожив и проучившись в Хороге несколько лет, я легко отличал этих парней и знал наизусть этот неповторимый, непередаваемый, певучий акцент.
«Царанг!» – поприветствовал я. Взглянув на меня усталыми глазами, он ответил: «Куда?» - «За хлебом на завод». Оглядев моих спутниц и ощупав меня с ног до головы, он крикнул в открытую дверь что-то по-памирски, выслушав ответ, сказал: «Идите, но на крыше, напротив, другие люди, спросите разрешения у них» - и вошел в здание гостиницы. Подойдя к крайней колонне и оглядевшись, я окликнул: «На крыше?» Появилась голова в красной повязке и с характерным кулябским акцентом спросила меня: «Куда?» За хлебом, ответил я. Один? Нет, с женщинами. Выйдите на открытое место. Мы вышли из-за колонн на дорогу между кинотеатром, «Дом Колхозника» и диетстоловой, в которой в студенческие годы работал мой друг Гера, немец, футболист и, вообще, хороший парень. (Гера! Где ты, дорогой? Жив ли?)
Оглядев нас, голова заставила меня снять халат, а женщин вывернуть все сумки. Национальность женщин и мой патриотический, чисто кулябский халат, судя по всему, успокоили голову и она разрешила нам идти дальше. Мы двинулись вдоль стены института, затем треста "Сантехмонтаж”, школы трудновоспитуемых детей, дома Валамат-зода и вышли на поселок "Стандартный”, где был салон "Бахт” для новобрачных, и, наконец, хлебный магазин. Перейдя, согнувшись в три погибели, улицу Красных Партизан, вышли на прямую дорогу, которая вела к хлебозаводу, до него оставалось 200-300 метров. Впереди не было видно ни души, и я засомневался: работает ли завод?!
Мы шли по тротуару, улица тихая, дома частные, машин не видно, людей тоже, собаки молчали. С перекрёстком около хлебозавода было связанно очень много в моей прошлой жизни. Пойдешь направо - моё родное общежитие Политехнического; чуть ближе квартира, на которой я жил первый год после поступления в институт; налево - квартира, где я жил на квартире в семье бухарских евреев Мулокандовых позже; а чуть дальше, на Шота Руставели, 35 - дом отца моей бывшей жены Наташи. Историческое для меня место, можно сказать. Но нам надо было прямо. Мы подошли к хлебозаводу. У стены на корточках сидело человек восемь памирцев, молодых, бородатых, хорошо экипированных, с автоматами. На другой стороне улицы за деревянным забором, около большого недостроенного дома стояла толпа, было тихо. В основном толпа состояла из женщин с детьми и стариков, молодых мужиков и парней видно не было. Мне было за 50, я был с бородой и на сколько лет выглядел, не знаю.
Наша группа вызвала оживление. Старики степенно жали мне руку, прикладывая правую руку к сердцу и поглаживая бороды. Я видел, что они чувствуют и воспринимают меня, как русского и не стал никого разубеждать, ведь в этом есть 50% правды. Женщин моих, русских, окружили, обнимали, гладили и целовали, было до слёз радостно и приятно.
Нам доходчиво объяснили: ждут хлеб. Народу было человек 500, если не больше. Ребята с автоматами встали и разошлись, образуя полукруг, в середине которого были мы. Ворота завода открыл один из них. Из ворот выехало 3 или 4 машины с будками, на которых было написано: ХЛЕБ!!! Машины развернулись к нам задом, водители вышли и подошли к задним дверям будок. Автоматчики подняли оружие вверх.
Когда открыли дверцы фургонов, внутри стали видны деревянные лотки, полные хлеба. Хлеб был горячим, запах ударил в нос. Над толпой пронесся вздох и, она двинулась к хлебу. Стало тесно и душно, несмотря на мороз. В уши ударила автоматная очередь, потом еще и еще. Один из автоматчиков залез на что-то, чтобы его было видно, и на русском языке объяснил: "Надо приготовить деньги, потом будет хлеб”. О деньгах я совсем забыл и, кроме носового платка в кармане тренировочных штанов, у меня ничего не было. Деньги в обиходе были советские, других тогда еще не напечатали. Я обернулся к своим товаркам: деньги!? Они протянули мне деньги. Стойте здесь, а то задавят! И я двинулся в кучу.
Примерно лет в 45 я бросил пить и курить. Я познакомился с парнем, его звали Дима, несмотря на разницу между нами в 20 лет, мы дружили. Он окончил Ленинградский университет, был рожден от таджика и полячки - брат мне по крови – он-то и приобщил меня к культуризму. Я стал заниматься регулярно и во время описываемых событий жал лёжа 95-100 кг и был в неплохой форме. (Дима, привет тебе и сто лет жизни!) Короче, я считал себя крепким мужиком и был уверен в себе. Меня смяли и отбросили, как щепку, стоял гул и стрельба. Пробиться к машинам я не смог. Подумав, подошел к одному из автоматчиков и в момент, когда он менял магазин, попросил: помоги?
Ты с русскими женщинами пришел? - спросил он. Сам откуда? Я, глядя в его глаза, сказал, что я шурабадский! Он улыбнулся. Не ври, ты русский! Подняв автомат, выстрелил из подствольника в стенку недостроенного дома. Звук привлёк внимание водителя ближайшей к нам машины. Показав ему наши деньги, он кивнул на меня, показав на пальцах один поддон. Водитель кивнул. До меня от него было метров 12. Он бросал буханки, а я ловил, толпу отсёк автоматчик с деньгами. Всего я выловил 16 буханок черного, горячего хлеба. Складывать было некуда, и я сложил хлеб кучкой на асфальт… Ко мне уже бежали три моих спутницы, волосы их растрепались, при стрельбе они петляли и приседали. Сложив хлеб в сумки, мы пошли восвояси. Сзади гудела толпа, издалека мы стали различать отдельные фразы, судя по голосам, кричали в основном дети и женщины: просили хлеба.
На обратном пути приключений почти не было, кроме того, что мы отдали буханку хлеба памирцу с автоматом. Нам с институтской крыши спустили бечевку, а я привязал на неё буханку, предварительно завернув её в кусок картона, поднятого с земли - хлеб был горячий, мягкий и легко сминался бечевой.
Пулемет, как ни странно, отдыхал! Как опытные разведчики, мы перебежками преодолели огневой рубеж. Стали прощаться у моего дома, разделив хлеб. Все без исключения меня поцеловали и погладили. До этого я прожил здесь почти 30 лет, знал их в лицо, встречался почти каждый день, а за 3 часа похода за хлебом узнал их всех заново, как и они меня. После этого при любой встрече они целовали, гладили меня и, глядя мне в глаза, … и плакали.
P.S. Русские люди, мы, таджики, как любили, как уважали вас, так и любим, так и уважаем до сих пор. Этому научили нас отцы и деды, меня этому научил мой 90-летний отец. А любить Таджикистан нас учить не надо, это заложено в наших генах. Тот, кто не хочет понять, что нам, таджикам и русским, не жить, друг без друга - или дурак, или враг.
|