ТРУДОВАЯ МИГРАЦИЯ И ЖЕНЩИНЫ:
Таджикистан как способ понять закономерности фото мое, оттуда
Когда я летела в Душанбе из Стамбула, справа от меня сидел 30-летний парень-таджик, который уже несколько лет живет в США, а слева женщина под 50, которая возвращалась из Европы, где живут ее дочери - одна в Будапеште, другая в Лондоне. Мне пришлось ждать в аэропорту пять часов, и за это время я познакомилась: с юной женой, которая только что рассталась с молодым мужем, улетевшим московским рейсом на заработки; с продавщицей газет по имени Тамила, которая сказала: и рада бы уехать – но куда; с учительницей из пригорода, которая сообщила, что в их местечке уже все-все-все уехали, потому что иначе не прожить, работы нет.
Потом, уже в Худжанде и Исфаре, я увидела, что кое-какая работа все же есть – но за нее платят сущие гроши. Государство и предприятия время от времени устраивают ярмарки занятости, однако они не пользуются большой популярностью. Самой оплачиваемой работой, которую я видела на такой ярмарке в Исфаре, была должность инженера-взрывника, - она стоила около 150 долларов в месяц и находилась в большом отрыве от остальных предложений, которые имели в виду не более 50. Однако даже рекордные 150, если и позволят свести концы с концами, все равно никак не разрешат такие семейные проблемы, как образование детей или строительство дома. Вот почему надо куда-то подаваться. И они подаются.
Контекст
Государство заметило проблему лишь тогда, когда в стране стало слишком мало трудоспособных мужчин. Поначалу это всех устраивало – некому бунтовать. Не болит голова за пособия – уехал, присылает семье – вот и отлично. Сами как-нибудь, граждане, сами. Строго говоря, миграция на начальном этапе – подарок властям. Принцип «разделяй и властвуй» сработал сам, естественным порядком, – одни уехали и увезли с собой много-много вопросов; другие остались, чтобы как-нибудь выжить – им тоже некогда ходить на митинги. Государство долго делало вид, что оно ни при чем. Ну, едут они – но как бы сами собой, дело житейское. Власть не ощущала вины, что нищета выдавливает людей из дома, никто не стремился предостеречь, научить их; и уж совсем никто не озаботился тем, чтобы договориться с принимающей стороной. Мол, не обижайте там наших-то.
Так продолжалось годами, пока безмятежный сон государства не стал все чаще прерываться глубокими диссонансами. Уехал живым, вернулся «грузом 202» - сироты, вдовы. Или: уехал и потерялся, и вовсе не стал ничего присылать жене и детям. Опять – социальное сиротство, вдовство. Таких случаев накопилось десятки тысяч. Как тут забудешь о социалке? Или: приехал и уехал, а жена вскоре заболела, пошла к доктору – ВИЧ, а то и уже СПИД. И таких все больше. Миграцию пришлось заметить. Этому помогли и международные организации, у которых, помимо глобальной заботы, положенной по мандату, много своих национальных беспокойств на эту тему. Ибо нарастающее напряжение грозит стать реальной опасностью для всех.
Озабоченность ООН, Всемирного Банка и других серьезных институтов выражается в ряде программ. Они имеют в виду национальные ресурсы, меры по занятости, работу с трудовыми квотами, межгосударственные договоренности. Однако выясняется, что любые усилия остаются малоэффективными до тех пор, пока «принимающие» - от обывателя до президента – считают, что они делают одолжение мигрантам, когда позволяют им мести улицы и строить дома. Регулируя миграцию экономически и юридически, необходимо принять меры к очищению завалов в мозгах людей. Главным очистителем может стать главный засоритель – масс-медиа. Если внедрить туда здоровые стандарты и регуляторные механизмы. В этом смысл и философия региональной программы по миграции в Центральной Азии, которая реализуется совместно МОМ, ООН-Женщины и Всемирным Банком при поддержке Правительства Великобритании. В программе участвуют журналисты 4 стран - «поставляющих» мигрантов и принимающих: России, Казахстана, Таджикистана и Кыргызстана. Главная задача – отработать здоровые медийные подходы в освещении этой проблемы. Но сначала – самим понять то сложное и тревожное, что представляет собой сегодня миграция. Вот для чего мы ездили в Худжанд, Кистакуз и Исфару. К истокам.
Женщины
«Он уехал, мы остались. Как не присылает? Две тысячи в прошлом году. Российских рублей. В этом – пока ничего. Живем как-то. Едим в основном хлеб с чаем. Плохо с водой. Зимой плохо с электричеством… Ты сними-ка моего маленького. Смотри, - Боже, какой он красивый, правда же?»
Детей по-прежнему много. К деторождению таджички относятся не то чтобы спокойнее, - но как бы на другой философской основе. Для них появление ребенка - никакая не революция, а нормальное жизненное событие. Я хочу сказать, что решаются на очередного ребенка они значительно легче, чем русские или грузинки. Дитя однозначно благо, и Божий дар, и гордость. Непременно гордость. А никакой не тормоз в карьере. Я видела разведенную женщину с тремя детьми, которая подала на вакансию в международной организации, получила место и поехала туда работать – вчетвером. Никаких комплексов многодетности, никакого ущерба мобильности – такой подход достоин самого глубокого уважения.
Однако это женщина продвинутая, сильная, образованная, знающая языки. Те, кто попроще, тянут воз дома. Однако в их жизни не меньше мужества. Какую отвагу надо иметь, чтобы смотреть в глаза пятерым голодным детям? И какую силу, что найти чем накормить. Каждый день, годами.
Все человеческие цивилизации в кризисные моменты выживают за счет женщины. Частично благодаря ее сознательно-условному рефлексу кормить, согревать, сопереживать и брать на себя. Если этого ресурса не хватает – принудительно. В ходы идут пышные идеи о природном предназначении, в пример ставятся «хорошие девочки», спешно корректируются законы. Все страны проходили это. Если дефицит работников, бросается лозунг «Девушки, на тракторы!» Если дефицит рабочих мест – «Девушки, на кухню!» - становится популярным образ домашней жены. Сельская таджикская женщина эксплуатируется дважды – государством и семьей. Государством – когда оно делает вид, что рождение и выращивание населения – сугубое хобби женщин и они делают это сами для себя. Семьей – когда она считает молодую мать и невестку последним человеком в доме. Отдельная беда – если муж уедет, тут уж защиты никакой, могут и из дома выгнать, с детьми. А родители – не принять.
КСТАТИ
По данным Минюста, за последние пять лет число разводов в стране выросло в два с лишним раза. Президента Эмомали Рахмон выступил с инициативой поднять брачный возраст девушек до 18 лет – как шанс снизить рост разводов. Ранее девушки могли выходить замуж в 17, а в исключительных случаях и в 16 лет. Снижение брачного возраста было принято в годы гражданской войны, когда родители из соображений безопасности своих дочерей старались как можно скорее выдать их замуж.
Вот учительница – в прошлом отличница в школе и институте, специалист по иностранным языкам – английский, немецкий, французский. Сюда еще русский и родной таджикский. Трое детей. Преподает в школе. Летит туда, как на крыльях, очень любит работу. Любит читать, готовиться к занятиям, развивать себя. Нельзя! Семья запрещает. Никто в доме не может понять, на кой ей эти книги и чего в них смотреть так пристально - куда полезнее пойти полоть грядки. Свекровь тотально контролирует, когда она возвращается с работы – и не дай Бог опоздать. При этом – внимание! - зарабатывает эта учительница одна на всю семью. Кормит их всех. Если это рабство, то что тогда?
Или вот еще. Беременность на восьмом месяце четвертым ребенком, муж на заработках, прислал два раза по чуть-чуть: первый раз на еду, второй раз на арматуру для будущего дома. Она честно купила арматуру, свалила во дворе, а теперь делает кирпичи – в том числе и на продажу. Песок и цемент ссыпаны на улице, и она немного сетует, что трудно носить их во двор ведрами, хорошо бы тачку. Смешивает и заливает в форму. Солнце жаркое – кирпич готов сам по себе. За тысячу штук дают 50 долларов, лепят они их впятером: 50 делим на 5. Из своей доли она еще отщипывает немного прежней мужниной жене, что-то вроде алиментов.
Героизму и самоотречению этих женщин дивятся разве что приезжие журналисты. Для местных людей это рутинный порядок вещей.
…Тут я приостанавливаюсь и думаю, как может исправиться положение? Причем не волшебным способом – если вдруг все станут богаты и изобильно-семейно счастливы – а имея в виду реальные рамки в виде безработицы и миграции. Клин клином вышибают – страдания женщин от миграции, может быть, могла бы сгладить сама миграция? В мире растет число женщин, покидающих дом ради работы. Их эксплуатируют еще жестче и еще больше опасностей на их пути – однако мобильность дает им шанс найти более перспективное место, проверить себя на прочность. Кто выдержал – тот победил. Однако пока этот вариант не для массы скромных таджичек. Они остаются очень послушными и управляемыми. Мигрировать большинство могло бы только с мужчинами. Но тогда Таджикистан остался бы совсем без населения.
Семья
Послушание не спасает – первичная ячейка общества трещит по всем швам. На нее давит, с одной стороны, глобализация, с другой – некоторые исламские традиции. Они выдергиваются из контекста и вульгаризируются под прикладную реальность. Многоженство, обряд «никох», обряд «толок» - ислам включается фрагментарно – лишь в той части, которая обеспечивает банальные удобства мужчинам, отсекая глубокую философию ответственности и совести. Говорят: мужчин стало мало из-за гражданской войны и трудовой миграции, потому у нас многоженство. Понятно. Про дефицит мужчин. Но есть и другое обстоятельство: понизилась их платежеспособность. Казалось бы, это тоже вполне себе экономический фактор. У женщины пять или семь детей - одному мигранту, даже очень трудящемуся, их не прокормить, - отчего бы ей не взять еще одного мужа? Но таких крамольностей в Таджикистане не говорю даже я. И все же: если во главу угла ставить целесообразность и экономические обстоятельства, - почему ж не признать, что для многомужества у женщин есть показания? Однако интересы мужчин святы. Они не пострадают никогда и ни при каких обстоятельствах. Потому что!
Еще пара историй. Женщина европейской ориентации – по ментальности, по карьере. Ездит по свету в командировки, руководит некой структурой. Муж и трое детей. Вдруг он ей говорит: чего это ты у нас без платка, мать? не походить ли тебе в хиджабе? А она не хочет. Ей неинтересно и жарко в нем, и она не видит повода менять свои привычки. И тогда он уходит к другой женщине. И живет с ней целый год. А потом возвращается. В ее, между прочим, квартиру. Она не хочет его принимать, ибо у нее было время подумать и оценить факт, но – дети. Живут пока вместе. «Ту женщину» он держит как запасной аэродром и полуфабрикат быстрого возмездия. Денег на детей и хозяйство он не дает, семью содержит Она.
Еще одна история. Младший брат и любимец семьи, хотя уже очень взрослый, под 50. Из образованных. В России женат на русской, но приезжает на родину, и в поле зрения попадает женщина помоложе, таджичка. Никох – и они муж и жена, он уезжает, у нее ребенок, она дружит с его родней – она и есть их родня, типа невестки. Но не совсем. Сама она верит, что он ее муж (понимая, что не совсем, ясное дело), хранит верность, родственницы мужа (псевдо-мужа, прото-мужа, пост-мужа?) говорят: что ты сидишь? замуж выходи, по-нормальному! А она говорит: все равно не за кого. Уж лучше так, какой-никакой статус. Хоть вторая, но жена.
КСТАТИ
По данным Центра стратегических исследований при президенте Таджикистана, в настоящее время около 10% мужчин в стране имеют более одной жены. Многоженство запрещено законодательно, если факт доказан, мужчине грозит пять лет тюрьмы. И потому, как отмечают сотрудники Центра, «при опросе большинство женщин воздерживались от ответа - какой по счету женой она является».
Порой возникает ощущение, что многоженство – это ловкая отмазка, которой пользуются таджикские парни и которой нет в подобных случаях у русских, украинцев или грузин. Ширму используют не только мужчины, но и женщины. Культура поощряет первых и прессует вторых: если родила сама по себе, когда и от кого сочла нужным, - позор; если как вторая жена – то ничего, можно, все в порядке.
Семья болезненно трансформируется, ее черты искажаются, ей все труднее сохранять функции защиты. Никто пока не сосчитал «вторых жен» - и без того видно, что армия их огромна. Теневые жены и дети не имеют никаких прав, а в случае утраты кормильца никоим образом не могут рассчитывать на часть собственности, в том числе такой жизненно-важной, как земля или дом. Женщины не получают никаких гарантий ни для себя, ни для детей. Ведь закон рассматривает семью с тех, прежних позиций, в нем нет места для «вторых» и «третьих». Государство проявляет растерянность, медлит, непростительно запаздывает. Тем временем лидирующую роль берет на себя неправительственный сектор. Дильбар Тураханова, одна из авторов исследования (его можно найти здесь http://caucasia.at.ua/publ/stati/zh_i_m_voprosy_balansa/kak_zashhitit_semju/2-1-0-32 ), считает, что меры надо принимать безотлагательно – слишком велика группа людей, чьи фундаментальные права нарушены. Такого мнения придерживаются не только национальные эксперты, но и ООН, Amnesty International. В их документах указывается, что Таджикистан хотя и ратифицировал международные документы, не выполняет обязательств по защите женщин. Комитет по CEDAW, Специальный докладчик ООН по насилию в отношении женщин подчеркивают существование полигамных союзов и отсутствие в них экономических прав для женщин.
Хиджаб
Таджикистан изо всех сил старается остаться светским государством. Это сложная задача, если учесть окружение и финансовые возможности фундаменталистов. Правительство довольно неуклюже борется с хиджабами, запрещая их в публичных местах. Старается как-то урезонить многоженцев – было даже несколько процессов над госчиновниками. Однако наступление религиозности очевидно. Сгущается фон, растет концентрация, становятся другими привычки и обыкновения.
В поездке по кишлакам нас сопровождала молодая женщина - совсем девочка, недавно выучилась и работает в неправительственной организации. Милая, тоненькая, открытая, по-европейски одетая и постриженная, замужем и имеет ребенка. Она мне сказала, что хотела бы носить паранджу, по идее. Или хотя бы хиджаб. Душа просит. Но это помешало бы в ее работе, контактах с людьми - они будут сторониться, подозревая в ней фундаменталистские наклонности.
Вторая история. Также профессионально успешная женщина, счастливо замужняя, с тремя детьми. Ходит в платке. Зарабатывает на семью, критично настроена, умна, активна, сильна, самостоятельна. Говорит: да, многоженство. Мне надо подготовиться к этому и принять идею, и постараться полюбить его вторую жену. Пока не готова, но потом, когда-нибудь, когда я постарею… Но ведь и он постареет, осторожно говорю я. Она отвечает: он может помочь кому-то еще, дать тепло, детей, защиту… - я не должна быть эгоисткой. И еще она сказала, что только углубившись в веру, поняла, как надо правильно жить.
Это сложные вопросы, вечные и трагичные, если подумать. Слишком трудно разобрать, что происходит с твоей душой и сознанием. И где истина.
Я купила хиджаб и надела его. Женщины на базаре помогли мне его правильно устроить и закрепить, и мы сфотографировались на память. На мне было национальное платье, которое я купила раньше и с удовольствием носила, оно красивое и удобное. Я боялась, что меня осудят за карнавал. Опасалась как-нибудь нечаянно оскорбить национальные чувства. Но нет – всем нравился мой интерес походить в этой одежде; люди видели, что я чужая - но принимали за свою, им нравилось, что я хочу немного пожить по-ихнему. Были откровенны, приглашали в гости, рассказывали сугубо личное. Многие женщины, покрытые платками, говорили мне, что это не их выбор – заставляет муж, отец, брат.
Вопросы солидарности
…Я все вспоминаю ту женщину, которая на восьмом месяце лепит кирпичи, и как она часть заработка отдает бывшей жене мужа. Она ясная, та женщина, грустно-улыбчивая. Я не думаю, что она делится куском хлеба только потому, что так велел муж. Мне кажется, что она дала бы и сама. Ей 33 года – на вид гораздо больше. Рядом с ней были товарки постарше, застенчивые и смешливые. Сняла их, но они не хотели, чтоб я публиковала. Русского не знают, мы говорили односложно и жестами, возраст и число наших детей писали прутиком на земле. Смеялись и обнимались. С юмором у них все в порядке. С условиями жизни плохо совсем.
…Совсем плохо. Уже дома, сидя у компьютера и рассматривая снимки, я думаю, что может помочь им. Не каждой в отдельности, а – как классу, зависимому и угнетенному. Что может помочь рабе раба? Ведь вопрос вполне можно поставить так. Во все времена и в любой культуре спасение угнетенного - в образовании. Но это для молодежи. Что может помочь этим условно замужним женщинам, обремененным детьми, домом, огородом, каждодневной борьбой за кусок хлеба? Сижу думаю и как-то не хочется мне повторять очевидное – про силу и солидарность. Ну где ж их взять столько?
Женщины плохо понимают друг друга, если под пониманием разуметь не сиюминутное, но системное. Как рефлекс защиты и поддержки друг друга. У них слабые межпоколенческие связи. Скорее, это межпоколенческий антагонизм. Армия невесток стонет от армии свекровей. Дедовщина (бабовщина) свекровей! Так продолжается тысячелетиями, и бесконечно передается обжигающая эстафетная палочка: меня прессовали, ну так теперь я тебя. А сын женится - тогда уж ты ее, твое время. Не пора ли прервать эстафету? Но как?! Неправительственный сектор бьет тревогу: число женских суицидов огромно. Почти все они связаны с насилием в семье. Женщины сжигают себя, когда не в силах терпеть издевательства. Я не представляю, каким должно быть подавление, чтобы на ЭТО решилась покладистейшая и неприхотливейшая из женщин, настолько любящая своих детей.
У женщин слабы межгрупповые связи – не просто контакты, но уважение, доверие и взаимопомощь между женщинами из разных социальных групп. Образованные городские – сельским и неграмотным, деловые и успешные в бизнесе – нищим и малообеспеченным. Если бы мы поступали так! Тут я, пожалуй, совсем отклоняюсь от темы и говорю уже не только о Таджикистане. Отнюдь не только о нем.
