30 лет назад это было просто, сейчас - экстремально
МЕМУАРЫ НЕВЕСТКИ
Вера Церетели, Россия
сегодня, прежде чем влюбляться, надо сначала выяснить, какое гражданство у избранника, какая национальность - и еще не забыть про вероисповедание. Если что-то не совпадает, лучше не рисковать
Тогда еще никто не знал, что «дружба народов окажется мифью», как замечательно сформулировал Рафик Нишанов. Национальность? Да какая была разница? В Москве было полно иностранцев, не говоря уж о представителях «Союза нерушимого республик свободных» – те были совсем своими: узбеки, украинцы, латыши, грузины, армяне и прочие. А выпускник московского вуза мог получить распределение в любую республику Союза. В нашем классе список учащихся начинался с Акопяна, но нам и в голову не приходило выяснять, кто у нас Сашка. Ну, армянин - и что? А еще был Валерка Деникаев – наверное, татарин. Все знали, что у Валерки бабушка неграмотная - ни читать, ни писать по-русски не умеет, но Валерка говорил, что у нее есть книжки с какими-то закорючками и точками наверху, и она по ним что-то непонятное бормочет. А вот грузин-ровесников я в юности почему-то не встречала – ни в театральной студии, ни в ГИТИСе. Конечно, мы слышали о Сумбатове-Южине, Марджанове, Верико Анжапаридзе, но это были скорее мифы. В те времена в Москве бытовало расхожее мнение, что приезжие грузины носили кепки-аэродромы и торговали мимозой у метро. Конечно, московские студенты с такими знакомств не водили. Со своим будущим мужем я познакомилась почти конспиративно, когда уже после ГИТИСа работала в журнале «Театральная жизнь». Иногда я бегала в церковь на Арбате, тайком, чтоб в редакции не знали, и мечтала о крестике - золотом или серебряном. Но в Москве в продаже их просто не было. Заказать тоже невозможно, сразу сообщат куда надо, и можно загреметь с работы. Помню, как однажды в церкви нас записывали – имя, фамилия, место работы. Я только успела сказать фамилию, имя, как стоявший рядом священник, хорошо знавший, кто я и где работаю, вдруг сказал вместо меня: «Она домохозяйка». Мою мечту о крестике неожиданно исполнила ближайшая подруга моей старшей сестры, вышедшая замуж за грузина и уехавшая с ним в Тбилиси (на край света, как тогда казалось). В Грузии она свободно заказала крестик. Переслать его в посылке было опасно, их досматривали, и она передала крестик с оказией - молодой сотрудник их научно-исследовательского института как раз уезжал в Москву, где учился в аспирантуре. И вот однажды в моей московской квартире раздается звонок, я слышу в трубке голос с жутким грузинским акцентом: «Па-а-просите Вэ-э-рочку». Я оторопела. Во-первых, от акцента, во-вторых, в наших кругах не принято было называть уменьшительным именем. В трубку я сказала: вы, наверное, ошиблись номером? Мы долго препирались, пока, наконец, неизвестный сказал, что он должен передать мне посылку. В итоге посылку я получила и в знак благодарности несколько раз сводила нового знакомого на спектакли, так как по заданию редакции мне полагалось смотреть все премьеры. Надо сказать, что сначала мы друг другу совсем не понравились внешне. Но нам было интересно разговаривать. Я балдела от его впечатлений от московской жизни, от рассказов о московских хозяевах-алкашах, у которых он снимал квартиру, а он удивлялся нашему укладу жизни, непохожему на тбилисский, и непривычной свободе нравов здешних девушек. Будучи энергетиком по профессии, он любил музыку, закончил музыкальную школу, как полагалось в хороших тбилисских семьях, и просто много знал, как все тогдашнее поколение «физиков-лириков». В Тбилиси у него были свои друзья и подруги, которые ждали его возвращения, у меня в Москве - свои. Мы просто дружили, делились даже какими-то личными секретами, очень доверяли друг другу. Через два года мы поняли, что не можем обходиться друг без друга, и решили пожениться. Хотя я знала, что Котэ хочет вернуться в Тбилиси. Наше решение было испытанием для родителей - и моих, и грузинских. Мой отец, суровый, сдержанный человек, и тот нервничал: «Может, тебя что-то заставляет, так ты скажи». Я, конечно, вспылила – как это может быть?! «Ну, если ты твердо решила, то знай, что должна взять фамилию мужа, в нашем роду так принято». А родители Котэ - только теперь я могу себе представить, что они думали тогда – как это их сын, будущий ученый, женится на русской, да еще на бывшей актрисе и нынешней журналистке? Свадьба в Москве у нас была очень скромная, из Тбилиси родители Котэ прислали его младшую сестру, на которую в Москве все очень заглядывались. Нам с Котэ дали на работе отгул для новобрачных – всего три дня, тогда так полагалось. Я прихожу после свадьбы в редакцию, все меня поздравляют, главный редактор тоже. И тут ему говорят, что теперь вместо Макаровой в журнале будет работать Церетели. Редактор аж подскочил: «Ты что, с ума сошла? Как я теперь буду тебя публиковать, кто тебя узнает?!» И мои материалы шли в журнале под прежней фамилией. Мы стали жить с мужем в нашей двухкомнатной квартире вместе с моими родителями, и они очень полюбили Котэ. Мой строгий, неразговорчивый отец, кажется, впервые нашел себе понимающего собеседника. Он говорил: «Вот Костя – это человек». И никогда не садился ужинать, пока тот не придет с работы. Котэ был точен, как часы (в отличие от меня), мама накрывала на стол, и на кухне начинались застольные беседы – мы все были беспартийные, и говорили о политике такое, что не дай Бог, чтобы кто-нибудь услышал. Отец сразу же прописал Котэ в нашей квартире, по окончании аспирантуры научный руководитель мужа оставил его работать в своей лаборатории, его там очень ценили. У нас родился сын, очень спокойный и жизнерадостный – и все было замечательно. Мы даже надеялась, что Котэ передумает возвращаться домой, ведь в Москве такие перспективы, интересная работа, замечательные коллеги, друзья. Моя редакция тоже ждала моего возвращения после декретного отпуска. Когда сыну исполнилось полгода, Котэ сказал: пора! И мы пошли с ним в паспортный стол, чтобы он выписался из Москвы, иначе в те времена было нельзя. Пожилой начальник паспортного стола долго смотрел на нас и сказал: «Я сижу тут 20 лет, и первый раз вижу грузина, который не прописывается, а выписывается из Москвы». Мне выписываться категорически запретил отец – это было единственное условие для моего отъезда. И я впервые в жизни очутилась в Тбилиси. Тогда еще не знала, что навсегда. Июль – яркий свет, пронизывающее солнце - то, чего мне всегда так не хватало в Москве. Из аэропорта приехали в тбилисский дворик в центре города, соседи в окошках, незнакомое крыльцо и распахнутые двери. Радушный прием, грузинский говор, восторг родителей от первого внука, который сразу стал центром вселенной для этого дома. В доме царил порядок и чистота – мать Котэ была хирургической медсестрой, а отец хирургом. Прибежав с работы, все занимались только ребенком. Родителям мужа было уже все равно, кто невестка по национальности и профессии, и какая она. Большой поддержкой для меня была младшая сестра мужа Медико, с которой мы подружились еще в Москве. Она была студенткой, прекрасно говорила по-русски и посвящала меня в тонкости грузинской жизни и обычаев. Она много времени проводила с малышом, любила с ним гулять и не возражала, если встречные думали, что это ее сын. Меня восхищал ее спокойный аристократизм, унаследованный от предков Церетели. Несмотря на свою молодость, она стала моим советчиком, консультантом и гидом. Конечно, вместе с Котэ. Помню, как в первый же день они повели меня показать наш убани (то есть –местечко – ред.), чтобы я хоть немного сориентировалась. Мы спускались по Белинского, и я, как завороженная, смотрела на замысловатые двери с чугунными завитками. Потом мы пошли по Руставели, где тоже было на что посмотреть. Вместо бегущих по делам людей неспешно прогуливались компании, причем, явно не туристов, а местных. В центре города, в середине дня! После московской беготни это казалось нереальным. Но самое удивительное, встречные часто целовались - и мужчины, и женщины, даже девушки целовались с молодыми людьми. На улице, при всех! И это после рассказов мужа о строгости нравов. Я просто не верила своим глазам. Как же хохотали надо мной Котэ и Медико, объясняя мне, что это общепринятый знак дружбы! Я и потом долго не могла к этому привыкнуть. Но самое большое открытие было на обратном пути. Меня повели домой другой дорогой – от Дома кино по крутой улочке, резко идущей наверх. Мы поднимались по непривычной брусчатке, и каково было мое изумление, когда высоченный памятник Руставели вдруг оказался вровень с нами, а под ногами на уровне тротуара - крыши домов! Это было невероятно! Глядя на горбатые тбилисские улицы, горы на горизонте, я говорила: у вас тут как на юге. Это напоминало мне Крым, куда каждый год с детства я ездила отдыхать. Домашние хохотали надо мной: «А ты где, не на юге?» И еще смеялись, когда первый раз меня угощали инжиром, а я отказывалась, говорила, что он горький. Я его пробовала в Крыму, но там никто из приезжих не знал, что инжир надо есть без шкурки... Открытий было много. Главное из них – особый уклад жизни тбилисского двора. Летом у всех двери нараспашку, соседи разговаривают друг с другом с балконов, кто выбивает ковры, кто перетряхивает подушки и матрасы, на натянутых по всему двору веревках выставка одежды и белья. В общем, жизнь нараспашку. Соседи знают друг о друге все - большая коммуналка. Запросто забегают одолжить, если под рукой не оказалось мацони, киндзы или чего еще. Идешь по своей улице, все здороваются, приходишь в булочную, тебе говорят: ваш муж уже купил хлеб. Солнце, долгое лето, бархатная осень – все замечательно. Единственное, чего мне не хватало в Тбилиси – снега зимой. Даже не самого снега, а его ощущения, белого простора вокруг. Глазам хотелось контраста. Но если бы мои впечатления от Грузии ограничивались природой и бытом, наверное, жить было бы не так интересно. Но я прилетела в Тбилиси еще и с заданием от своего журнала – сделать материал с Верико Анджапаридзе, причем срочно. Когда домашние Котэ узнали об этом, переполошились: «Как ты пойдешь к ней? У нас нет даже общих знакомых». Я нашла ее телефон в справочнике, позвонила, представилась, и мы договорились о встрече. На второй день после приезда я уже была на Пикрис-гора, в легендарном доме с колокольчиком на входной двери. Одну меня не отпустили, чтобы я не заблудилась, мы пошли с Медико. С тех пор я часто бывала в доме Верико, потом уже у Софико Чиаурели и Котэ Махарадзе. Этот дом стал для меня неким символом Тбилиси. В моей московской редакции считали, что я все равно вернусь, и давали задания писать о самых известных деятелях Грузии конца 70-х годов – Нодаре Думбадзе, Отаре Тактакишвили, Отиа Иоселиани... Потом я познакомилась и с тбилисскими редакциями. Началось все с выставки Нади Рушевой. Я не могла не пойти на эту выставку, а увидев ее работы, не могла не написать. До этого с тбилисскими редакциями я никогда не общалась. Опять выручила телефонная книга, я прочла список редакций и выбрала «Молодежь Грузии» - по ассоциации с «Комсомольской правдой», где в отличие от партийных газет можно было писать почти свободно. И не ошиблась, как позже выяснилось. Пришла в редакцию, она совсем рядом с домом, отдала статью в отдел культуры. На следующий день раздается звонок из редакции, меня просят придти. Так я стала сотрудником «Молодежки», там был тогда замечательный коллектив молодых журналистов. С Москвой связь не прерывалась, писать о грузинской культуре тех лет было одно удовольствие. Роберт Стуруа и Темур Чхеидзе тогда числились в молодых режиссерах и ставили в театре Руставели, театральный курс Михаила Туманишвили на моих глазах превращался в театр киноактера, Союз художников разворачивал выставки, грузинское кино гремело по всему Союзу. Я ходила на спектакли, сидела на репетициях, бывала на съемках и в мастерских художников. Творческая жизнь вокруг кипела и бурлила, а творческая свобода поражала. О возвращении в Москву уже не было речи. Для меня открылся новый мир, который мне казался гораздо шире и интереснее московской культурной жизни. Там было все задавлено тисками официоза и строжайшей цензуры. Никогда не забуду, как после отправленной мной статьи в московский журнал, звонит завотделом, моя приятельница по ГИТИС, и по-свойски выдает мне: «Вы что там в Грузии - все с ума посходили? Стуруа ставит, что хочет, а ты пишешь, что видишь?!» Для художников Грузии настоящим раем был Сухуми. В конце 70-х - начале 80-х там был творческий бум - и среди художников, и в литературно-театральных кругах. Волны творческих новаций буквально захлестывали. Какая там была замечательная художественная школа Табукашвили – их андерграундные выставки могли дать фору московским! Но если в Москве это кончалось бульдозерами, то в Грузии, вдали от кремлевских башен и зоркого ока ЦК КПСС, можно было жить свободно - «пока КГБ отдыхает на пляже», как шутили сухумские художники. «Если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции у моря» - это на все времена. Но, конечно, зоркое око отдыхало не всегда. Так, в Тбилиси будущий призер Эдинбургского фестиваля - спектакль Стуруа «Ричард III» был разрешен только с третьего раза, когда его лично посмотрел тогдашний Первый секретарь компартии Грузии Шеварднадзе и дал «добро». Я работала в «Молодежке», ездила в командировки по всей Грузии – от гор до моря. И эта страна стала такой близкой, понятной, хотя всегда неожиданной и интересной. Конечно, и работа в редакции, и командировки были возможны благодаря помощи домашних. Потом у нас родилась дочь, и жизнь стала еще полнее. Дети от рождения были двуязычными – все с ними говорили по-грузински, а я по-русски. Мы их отдали в грузинскую школу, многие даже удивлялись этому, ведь тогда русские школы считались очень престижными. Но я хотела, чтобы у них был грузинский круг общения, чтобы они вросли в эту почву. Когда после окончания грузинского отделения Политехнического института сын начал там же преподавать, но в русской группе, его студенты удивлялись, как чисто он говорит по-русски. А дочь после грузинской школы поступила в Москве в университет, и там ей пригодился грузинский язык на лекциях по лингвистике - преподаватель просил ее демонстрировать студентам горловые звуки и прочие тонкости грузинского произношения. Так случилось, что и у детей, и у меня оказалось две родины, два родных дома – в России и в Грузии. Летом мы всей семьей ездили в отпуск в Москву, жили то у нас дома, то на даче у сестры, и мои родители, сестры, друзья очень ждали нас. Наш московский дом был всегда открыт для гостей из Тбилиси, а тбилисский – для друзей из Москвы. Коллеги шутят: «Работаешь мостом между Россией и Грузией?» Так оно остается и по сей день. Если даже страшные 90-е годы с бронетранспортерами и стрельбой на тбилисских улицах, с ночными очередями за хлебом, с железными печками и свечами вместо лампочек не вытолкнули нас из Тбилиси, то сейчас и подавно. Почему мы не уехали? Не знаю. Наверное, потому что «хорошо там, где нас нет». Скучать в Тбилиси некогда, москвичи к нам и сейчас часто заглядывают – родственники, друзья, журналисты – для них-то въезд в Грузию свободный. Взял визу в аэропорту - и гуляй себе. Зато в Москве гости из Грузии уже большая редкость. А с конца сентября прошлого года, когда перестали выдавать визы в Россию, и вовсе стали жить за железным занавесом. Даже родной отец не мог приехать в Россию к детям, а муж к жене. Это я о Котэ. Фантастика, да и только! Что, смешанным семьям теперь надо учиться жить порознь? Политики ясно дали понять, что смешанные браки крайне нежелательны. Нынешним молодым, прежде чем влюбляться, надо сначала выяснить, какое гражданство у избранника, какая национальность - и еще не забыть про вероисповедание. Если что-то не совпадает, лучше не рисковать. Наверное, опрометчиво поступила наша русская невестка Романова, что вышла замуж за нашего сына - уроженца Москвы с фамилией Церетели. Правда, тогда она еще не знала, что грузины могут оказаться для России виновниками всех бед. И хорошо, что не знала, а то вдруг передумала бы идти с грузином в ЗАГС, и не подарила бы нам сначала одного замечательного внука, а потом и другого. Мне теперь остается только мечтать, чтобы визовую занавеску хоть немного приподняли, и мой муж мог бы свободно полететь в Москву к нашим детям и внукам. И совсем хорошо было бы лететь не через третью страну с многочасовыми пересадками в Баку, Киеве или Риге, а прямым рейсом. Почему и тем, и другим политикам так ненавистно само словосочетание Тбилиси – Москва? Хотя бы на доске объявлений в аэропорту. Как, оказывается, приятно было когда-то приехать в аэропорт и слышать по радио: «Внимание! Объявляется посадка на самолет, следующий рейсом 936 по маршруту Тбилиси – Москва». Что имеем - не храним, потерявши - плачем.