 КАК Я ПЫТАЛСЯ СТАТЬ РУССКИМ
Алексей Авганов, Россия/Таджикистан
фото Галы Петри
Начиная с середины 90-х годов, в Россию по разным причинам изо всех бывших республик СССР выехала большая часть русских. Этот процесс в основном был неуправляемым. Могу утверждать с уверенностью, так как лично был свидетелем этого, не побоюсь сказать, «великого исхода», я в это время жил в моем незабвенном Душанбе.
В это смутное время я потерял почти всех своих друзей некоренной национальности. Уезжали все не таджикоязычные. Уехали мои друзья: Гера – немец, Юра – еврей, Валера – русский, Магомед – лакец. Всех их считали, в независимости от настоящей национальности, – русскими не только таджики, но и они сами. Самое страшное было в том, что их вроде бы никто не выгонял, не притеснял. Но все они в один голос, как заговоренные, утверждали, что выезжают потому, что для их детей, якобы, нет будущего в этой стране. В стране, которая была их Родиной пусть не исторической, как модно говорить сейчас, а настоящей осязаемой, родной, близкой! Родиной, которая вскормила не только их, но и их родителей, жен и детей. Тревога витала в воздухе. Даже я, который и мысли не имел об отъезде, чувствовал ее ежеминутно. Организованно вывозили только евреев. В аэропорт из Израиля подавали самолет и по списку грузили. Так улетели Юра, Жора, Рафаил. Остальные уезжали кто как мог. Эшелоны, груженные вещами, сутками стояли на запасных путях. Где вы сейчас, мои милые земляки, мои любимые друзья? Где бы вы не жили, в какой бы стране не нашли приют и будущее для своих детей, гражданами какой страны б ни стали, для меня лично вы навсегда останетесь земляками и моими друзьями, о которых я забуду только после своей смерти! Наша с вами общая, неисторическая для вас Родина - Таджикистан навсегда Родиной и останется!
Я, упаси Господи, никого не осуждаю, чаша сия не миновала и меня через несколько лет. Я приехал в Россию по собственной воле. Имея русскую мать, российское гражданство, полученное в Таджикистане официально и без особых хлопот, я рассчитывал влиться в российскую действительность без особых осложнений!
Ожидания мои оправдались только частично. Работу я нашел быстро. Несмотря на то, что я не скрывал никогда своей национальности и вообще симпатий к Востоку, это не влияло, или почти не влияло на мои отношения с новыми знакомыми по работе и по жизни. Трудности, как ни странно, ожидали меня в другом. Во-первых, меня замучила элементарная тоска по Родине. Уверяю тех, кто не испытывал этого чувства, - это что-то! Кроме того, из-за моего возраста мне было трудно забыть старых друзей и завести новых. Многое в отношениях и обычаях россиян мне было в новинку! И я вспомнил кладезь народной мудрости - пословицы. Я это знаю давно и мне вдвойне приятно, что в этом со мной солидарен великий патриот русского народа Михаил Задорнов: на любой случай жизни есть отдельная, особенная русская пословица. И я лишний раз, на своем собственном примере, убедился в правоте этого неписаного закона.
Я вспомнил пословицу, подходящую под мой случай: «С волками жить – по-волчьи выть»!» Решил проанализировать на свой страх и риск знаменитый русский характер. Выводы: пить я не пью, остается - баня и прорубь! Правда еще есть общепризнанная широта русской души, но для реализации этого пункта моей русификации у меня просто не было достаточно денег.
Сказано - сделано. Я как раз жил в Рязани на Гоголя, в трех шагах от Гоголевской бани и я в нее стал ходить по субботам. С прорубью было сложнее, нужен был спонсор или как его там. А пока я стал по методу Порфирия Иванова обливаться водой из ведра, готовя себя этим к будущему моржеванию. Я жил на Гоголя в квартире своей старшей дочери Анюты, уехавшей на ПМЖ в Норвегию. Меня в этом одноподъездном пятиэтажном доме никто не знал, я въехал после отъезда дочки и меня никто не представил жильцам. Проходя по двору, я ощущал на себе настороженные взгляды. Время было тяжелое, послетеррактное. Я носил бороду и вкупе с моей природной смуглостью и летней загорелостью выглядел, я так думаю, не совсем по-рязански.
Шло время. Стало холодать и я, достаточно закалившись в домашних условиях, со своим ведром перебрался обливаться на улицу, усложняя тем самым себе жизнь и приближая этим желанное моржевание. Я делал это так: выйдя в халате на улицу, вставал босыми ногами на землю, и, думая о добром и вечном, медленно выливал ведро воды себе на голову. Через несколько дней с начала уличных обливаний, проходя после работы по двору, я ощутил к своей персоне внимание, абсолютно отличающееся от прежнего. Бабушки и дети приветливо смотрели на меня, некоторые даже кивали, как старому знакомому. Мужики, вообще, громко приветствовали и уступали дорогу.
Первая мысль: узнали, что я отец Анюты. Потом еще много мыслей. Потом, через несколько дней, я разобрал шепот за спиной примерно такого содержания: «Да точно он русский, кто еще, добровольно, такой ерундой заниматься будет и не помрет»! Надо сказать, что зима уже морозила вовсю. Я продолжал свои водные процедуры почти каждый день - с утра. И вот однажды, в субботу или воскресенье, я опять вышел во двор со своим ведром, в своем халате. Встав на снег босыми ногами, я медленно лил воду на голову. Было градусов десять ниже нуля. Вылив всё, я надел халат и глянул на свой дом. Это надо было видеть: почти в каждом окне торчала женская или мужская голова, кое-где две и более. В глазах голов, даже на расстоянии, ощущался неподдельный восторг и гордость. Восторг, я думаю, был от осознания величия несгибаемого русского духа! А гордость от того, что я из их дома.
И тут меня осенило. Так вот о чем был шепот за моей спиной! Увидев манипуляции с ведром, мои дорогие соседи уверовали: «Только русский человек может добровольно мучить себя ради достижения не очень ясной цели». Я услышал, а скорее ощутил, общий грудной, домашний выдох. Мои соседи сопереживали со мной мои поползновения стать русским. Я понял: мой метод обрусения верен. Я взял первую октаву пресловутого, предписанного пословицей воя - и она близка, судя по всему, сердцам простых русских людей!
С прорубью мне помог случай. Иногда я бегал на маленький стадион возле школы, неподалеку от моего дома. Однажды во время моих занятий на этом стадионе я услышал следующее: «Вроде всех дураков в этом районе знаю, но таких не припомню». На меня доброжелательно глядели глаза немолодого, бодрого, подтянутого мужчины. На вид лет под шестьдесят. Он протянул руку: «Кузьмич». После знакомства и обмена обычными фразами о себе и погоде он спросил: «Моржуешь»? Внутренне возблагодарив Господа, я, сам не знаю, почему ответил: «Да». Узнав мой адрес, он пообещал забежать за мной в следующее воскресенье. В одиннадцать часов, в воскресенье, я ждал его около своего дома. Он так легко бежал мне навстречу, что я решил про себя, что ему не более пятидесяти. Пробежав по Гоголя до парка, мы с Кузьмичом пересекли весь парк и выскочили около авторынка на Центральном стадионе. Прорубь была в пруду стадиона. Около нее хозяйничал хромой, жилистый мужчина. Прорубь была уже пробита во льду, мужик садком и ломом очищал кромки и саму прорубь от кусков разломанного льда. Кузьмич поздоровался, «прорубист» молча, не обращая на нас внимания, продолжал очистку. Расстелив на снегу принесенную с собой газетку, Кузьмич заставил меня раздеться догола, невзирая на то, что на рынке в двадцати шагах от нас было полно людей. После этого, с молчаливого согласия «чистильщика» он, а за ним и я вошли в воду по железной ужасно холодной лестнице. Я все делал как Кузьмич. Он, войдя в воду, трижды окунулся и поплыл. Я, тоже окунувшись трижды, вышел на нашу газетку. Высох я моментально и не вытираясь, стал быстро одеваться. Одевшись, ощутил дуновение студеного ветра и, ощупав голову, убедился, что волосы замерзли и голова моя – ледяной шар. Вместе с Кузьмичом мы побежали трусцой в сторону моего дома. Надо было видеть: с каким уважением в толпе, на рынке, нам уступали дорогу.
Контингент этих рынков известен: богатые, аферисты и средний класс. Как говорится – каждой твари по паре. С нами здоровались и приветливо смотрели все без исключения. Кузьмич, как старый морж, наверное, привык к этому молчаливому уважению, а мне было ужасно приятно. Я теперь был точно убежден: «Я на правильном пути и смогу стать, если захочу, русским не только по маме, а и по душе. Так как я в свое время прошел пьянку, полюбил и, надеюсь, понял русскую баню, а теперь ощутил и прелести проруби».
Постепенно внутри я стал ощущать разгорающийся костер. Стало тепло и приятно бежать. Я внутренне ощутил – это мое и понял, что не заболею. Утром я по градуснику, висевшему на балконе, узнал, что на улице в этот день было семнадцать градусов мороза. Кузьмич, бежавший рядом со мной, выдохнул: «Давно моржуешь?». Я ответил: «Первый раз». Он остановился как вкопанный: «Помрешь». Но в глазах его светилось одобрение. Так случай помог мне завершить личную программу моего обрусения моржеванием.
Живу я в России уже одиннадцатый год – безвыездно. Хожу по субботам в баню, иногда езжу в прорубь, уже, правда, в Шумашь. Стал ли я истинно русским, не мне судить, но одно я понял точно: не зря меня родила русская мать, потому что я смог почти в шестьдесят лет попытаться приобщиться к одной из величайших культур мира. Русские люди, принявшие ислам и живущие на Востоке, как я вас понимаю и ценю - знаю только я сам. Я приветствую Вас: «Ассалом аллейкум ва Рахматулло!» Я выражаю Вам свое восхищение, представляю какие трудности вы преодолели для этого и уверен: вы сделали это, надеюсь, добровольно и не сожалеете о содеянном. Я лично ни о чем, что я пытался с собой делать на пути сближения со своими чисто русскими братьями, не сожалею. Уверен, что стал от этих экспериментов только лучше.
Всегда Ваш,
морж Алексей Авганов
|