 ДОРОГА 10 лет назад
Лаура-Рамази Мусаева, Россия, Чечня
фото Дианы Петриашвили
Итак,
было это в 2003 году, собралась я ехать в Шатой. Стою на остановке,
дожидаюсь маршрутного такси. Подъехала «Газель», я села в неё, но тут же
пожалела, потому что пассажиры еще с микрорайона ругались, обсуждая
достоинства и недостатки горцев (ламарой) и равнинных чеченцев (нохчи).
Наконец-то водителю этот вековой спор надоел (но почему-то он ему надоел
именно на бароновском мосту), и какую-то часть пассажиров он вежливо,
НО очень настойчиво попросил выйти из маршрутки. Я с перепугу не
разобрала, какую именно, да это оказалось и не важно, потому как две
толстые женщины из числа «депортированных», задев своими бедрами и
сумками, вытолкнули меня из микроавтобуса.
И оказалась я на мосту
среди нохчи, а ламарой остались в «Газели» и уехали. Выдворенные, но не
сломленные, эти женщины все еще не могли «выйти из боя». Все оры, крики и
вопли этих женщин были на чеченском языке, а мат на русском. В конце
моста стоял федеральный блокпост и русские солдаты, напуганные этим
стихийным, но искренним «митингом», начали расспрашивать, чем вызван
этот «путч». А женщины (чеченские женщины!), не сбавляя шага и не
уменьшая звука своей «риторики», объяснили солдатам, из каких
«ингредиентов состоит их мать». Они, услышав «родную речь», успокоились и
вслед нам смотрели как на интеллигентнейших людей.
Я с перепугу
«вошла в роль» и начала хаять ламарой, да так смачно, как если бы бабы
на базаре божились, что их китайский товар французского производства.
Эти тучные женщины признали меня за «свою» и одобрительно хлопали по
плечу, приговаривая: «Зря мы сошли с той «газели». Нужно было проучить
этих своенравных ламарой, тем более с нами такккая боевая девчонка!» И
опять стали по-братски хлопать по плечу.
Вместо того чтобы
заткнуться, я начала еще пуще возмущаться, тщательно конспирируя
шатойский диалект и отчетливо выговаривая литературные слова, пока одна
женщина не узнала меня по голосу: «А ты, кажется, журналистка. Ты Лаура,
которая Рамази, ну… эта… Мусаева, и ты самая натуральная горянка. Ты,
ты, ваааа – да ты же ла-ма-рооо!!!» И она, крепко сжимая кулаки,
задумалась. Пока она думала, что делать со своими кулаками, женщина,
которая, задевши бедром, вытолкнула меня из маршрутки, вспомнила
какую-то мою передачу, потом другая женщина – мой какой-то фильм, также
вспомнили мой прямой эфир, реплики, вопросы и ответы… Всей оравой
вспомнили прошедшие времена… Как водится в таких случаях, всплакнули,
обняли меня, пожелали всего хорошего, взяли обещание, что я их еще буду
радовать с телеэкранов. И еще сказали, что мы один народ – нохчи, и что
только дурные люди делят общество на нохчи и ламарой.
Так, от самого
бароновского моста, по душам беседуя с незнакомыми (точнее, в недалеком
прошлом незнакомыми) женщинами, дошла до остановки, откуда отправляются
машины в Шатой. Как назло, не было ни одного такси и даже «Газели»,
ничего – кроме автобуса «Кубань», этого мерзкого и жестокого изобретения
Советского Союза, так сказать, «тяжелого наследия царского режима»,
упрямо дожидающегося своих жертв, пардон, пассажиров…
Наконец-то
этот железный сверху и деревянный изнутри ужас двинулся в путь, набитый
людьми и их товаром, приобретенном на Центральном рынке Грозного:
несколько ящиков гвоздей, вдоль и поперек уложенные гардины, на которые,
как на пики, натыкались стоящие пассажиры, веники, кухонный стол,
помидоры, огурцы, цыплята и баран, лежавший в задней части салона.
Видимо, не меня одну удивила покорность барана, с которой он влез в
автобус и лежал смирно. Кто-то спросил хозяина:
– Купил?
– Нет, в который раз продавать привозил. Опять никто не купил.
– А что так?
– Бодается. Настоящий драчун.
Дорога
в Шатой была тогда ужасная, под стать автобусу, в котором мы ехали, и
оттого казалась вдвойне длиннее. Пассажиры разделились на группы, каждая
из которых вела свои хабары на разные темы, и каждая группа старалась
перекричать соседнюю, а мотор «Кубани» глушил их всех. Скажу вам по
секрету: если у вас есть человек, который вам насолил, и вы хотите его
наказать, просто отправьте его стоя на этом «крейсере» покататься даже
по асфальтированной дороге – поверьте, вы будете отмщены...
Вопреки
канонам этики невольно вслушивалась в разговоры каждой группы. Хозяин
барана сетовал на то, что которую неделю он ездит по всей республике и
никак не может продать своего рогатого драчуна. На вопрос, почему не
зарежет, отвечает: «С женой поспорил, что продам».
Другая группа бурно говорила на тему компенсаций за утраченное жилье и имущество.
Некоторые
умудрялись спать, а когда просыпались от сильного толчка, ругались на
дорожное управление, не ремонтирующее дорогу. А больше всего проклинали
«Кубань», который, как назло, уцелел, чтобы сегодня вытрясти им
оставшиеся нервы. Мужчина, сидевший в дальнем углу салона, вставил
реплику в защиту автобуса: «Когда-то это был чуть ли не МАРСАДЭС».
Женщины не оборачиваясь на него, выпустили такой поток гнева, что
мужчина и не стал возражать.
Сквозь эту какофонию проскальзывал
диалог двух преждевременно поседевших женщин. Из обрывков их диалога я
поняла, что у первой погиб сын, а у второй – пропал без вести, еще в
первую войну. Смотря в сторону кладбища, которое мы проезжали, вторая
говорит первой:
– Мы живем в такое время, когда завидуем тем, кто похоронил своих погибших. Тем, кто может посещать их могилы...
Первая, перебирая четки, одобрительно кивая головой, согласилась с собеседницей:
– Всё это так. Время в нас и мы во времени. Только вот не пойму: переживать смерть сына – это наказание или же испытание?
–
Говорят, время лечит, а меня оно убивает по кусочкам. Я ищу сына и не
знаю, где искать. К большой скорби, я не одна такая. Половина Чечни ищет
вторую.
Женщина уже не смотрела в окно, а потупившись на свои
изборожденные венами руки, напоминающие картинки из анатомического
атласа, продолжала: «Кто я? Я – ходячая скорбь, не знающая причала. Я –
мать, потерявшая сына. Я ищущая и не знающая, где искать. Я жду его
каждый день, даже еду оставляю ему каждый раз, он же придет и будет
голодный. Он… он придет…»
Видимо, великий русский писатель, как
бы подслушав диалог этих двух женщин, дал название своему гениальному
произведению «Без вины виноватые».
Вдоль дороги было много мелких
постов. Не помню, на каком нас остановили и держали, пока не проедет
военная колонна. Колонна ехала очень медленно, оставляя за собой плотную
стену пыли. Стояли долго, и одна бабуля отошла в сторону, а когда
вернулась, поправляя подол, молодой солдатик-срочник обеспокоено
посетовал: «Бабулечка, вы куда ходили? Там же заминировано! Вы могли
подорваться!!! Бабушка, да как же так можно?!» Бабка, видимо, за всё это
время – военное время – впервые услышав такую участливую речь со
стороны солдата, удивленно посмотрела на него и выпалила: «Эт што такой?
Чера баб ехал стари сука бил, сёдни родной бабка стал! Баб писал на
твой мина! Эээсь, можни думить бааб сёдни важни челвек стал!»
Было
невыносимо душно. Солнце светило будто бы в последний раз, и наш
«Кубань» раскалился до такой степени, что, дотронувшийся до его железной
части немедленно получал ожог. Цыплята, стараясь спастись от жары,
выпрыгивали из ящика и бегали по салону, а в углу лежащий «драчун», как
бы следуя примеру цыплят, вскочил и начал всё крушить и бодаться.
Пассажиры, пытаясь спасти свой товар от барана, топтали его ещё больше.
Они кричали водителю, чтобы он выпустил барана или высадил их. Услышав
последнюю просьбу пассажиров, я крикнула: «Нет, только не это!!!!» Или
испугавшись моего, можно сказать, вопля, или же все-таки уставши
дебоширить, баран успокоился и лег на свое место. Но после минутной
паузы весь поток возмущения пассажиры направили на меня: «Не могла
раньше крикнуть?!. Ждала пока баран весь товар испортит?!..»
Действительно,
товар был превращен… это невозможно описать, помню, что прямые гардины
стали фигурными и под ногами была томатно-огуречная жижа.
Вот так вот и доехали до пункта назначения. Чему все были ужасно рады!
|